Елена Арсеньева - Любушка-голубушка

– Совсем забыла на той неделе зеркало протереть! – воскликнула Люба, неслышно войдя из кухни. – И, главное, «Секунда» кончилась.

Едва сдерживая раздражение, Ермолаев отодвинул чашку, встал из-за стола и пошел в гараж.

Правда, сначала пришлось взять лопату и расчистить дорожку, потому что двор был весь занесен белейшим, тяжелым, влажно пахнущим снегом. Только весной такой снег выпадает! Последний…

В гараже, в привычно пахнущей бензином полутьме, он присел на низкую, удобную подножку машины. Поблескивали стекла «старичка». У Ермолаева был «Опель Адам», раритет, доставшийся от деда, говорили, теперь стоивший больших денег. То есть до дефолта за него можно было хорошо взять, а после него даже те, у кого оставались средства, еще не очухались, чтобы раритеты покупать!

А впрочем, не в том дело. Даже в самые трудные дни Ермолаев и помыслить не мог, чтобы расстаться со «старичком» – курносым, надменным, мышино-серым. Конечно, все в нем, кроме верха, в свое время заменили «победовскими» запчастями. Но Виктор ценил «старичка», и дети его любили. Жалко расставаться. Был в нем тот оптимизм, который со временем появляется у некоторых – не у всех! – старых и дорогих вещей. Так же, впрочем, обретают этот оптимизм некоторые много пожившие люди. Сам Ермолаев оптимистом не был, оттого так любил свой «Адам», так дорожил минутами общения с ним. Но сейчас Виктору показалось, что «Адамовы» стекла поблескивают очень уж уныло. «Ну куда мы с тобой? Оба старики…» – словно бы говорил автомобильчик – именно вот этими ветхозаветными словами, которые Ермолаев в какой-то старой книжке вычитал, и они запали в память, унижая и мучая.

А что, не так? Самому за сорок, ну «Адаму» вообще на свалку истории пора… Нет же, молодится! А она ?! Она какая ?!

Ну и что? Вот вчера, когда Ермолаев рассказывал, косясь на диктофон, о себе и своей жизни и упомянул про «Опель Адам», она сказала: «Вот бы на нем покататься!» Почему бы и нет? Машина хоть и старая, но чистенькая и ухоженная, как игрушечка. А то нате – предложил девушке свой перемазанный «МАЗ», это ей-то! Да она выглядела бы в нем, как Снегурочка в корзине с углем.

Снегурочка…

Ермолаев вздохнул и вышел из гаража.

Смял в ладонях снежок. Получился он – лучше не надо: тугой и тяжелый. Это тебе не январская крупа, которая из пальцев сыплется, как песок. Руки мерзнут – ничего, отогреет дыханием, зато пробежался туда-сюда по двору – и готов ком. Потом второй – поменьше, и третий – еще меньше. После этого Виктор взобрался на кóзлы, что стояли у поленницы под высокой липой, и, сломив два прута, облепил их снегом. Приткнул к среднему кому – вроде как руки. Сделал он своей Снегурочке маленький носик, приладил тонкие веточки вместо бровей, шапку снежную, пушистую надел. А что вместо глаз-то придумать? Пришлось взять два уголька – прямо как в той сказке. Только черные они, угольки-то, а Виктору хотелось, чтобы с этого белого лица смотрели на него странные лиловые глаза.

Потом Ермолаев принес из сеней ведра и пошел в будочку к насосу. Показалось или впрямь посматривала из окна Люба?

Виктор сделал вид, будто ничего не замечает. Да и что? Что он такого делает?!

…Поливал он свою Снегурочку из чистенького ковшика, аккуратно и осторожно, оглаживая снежную фигурку горячими ладонями, обрисовывая очертания узких плеч, тонкой талии – пальцами охватить можно, – расходящейся книзу шубейки… И время от времени такое чувство им овладевало, точно не снежная стояла перед ним девушка, а живая. Да где там – он ведь не осмелился бы с ней, настоящей, так-то… Молоденькая, а он… Да и не ровня ей. Вот если бы раньше они встретились… когда он еще не шоферил, а работал главным инженером проекта, гипом, как это сокращенно называется… Выходит, правы были родители, что не пускали его в шоферы?!

Задрожали руки, тесно стало в горле…

– Мама! – послышался за спиной Женькин голос. – Мама, Танька! Идите сюда!

Виктор резко обернулся, чувствуя, как запылало лицо. И впрямь – все высыпали на крыльцо и удивленно уставились на Снегурочку.

Захотелось заслонить ее собой, но он удержался.

Женька с Таней пытались водить хоровод вокруг Снегурочки. Хотели сцепиться руками, но рук не хватало, они хохотали и звали мать с отцом. Однако и Люба, и Виктор стояли неподвижно.

– Не замерз? – спросила наконец Люба.

Ермолаев кивнул, вошел в комнату и присел на корточки перед печкой. Не замерз он! Но просто не в силах был смотреть… он был не в силах… не в силах!

– Слушайте, вы почему такое мясо грязное продаете? – брезгливо спросила покупательница.

Люба растерянно моргнула:

– А где здесь грязь? Мясо очень чистое.

– Чистое?! Да почему же оно кровавое такое? Вот свинина – любо-дорого посмотреть, – женщина ткнула пальцем, – светлая, аккуратная. А это все ужасное какое-то, липкое, того и гляди мухи налетят. Что же это, у вас нет санинспекции, что ли?

– Вон там кабинет санитарного врача, – показала через плечо Люба. – Если угодно, можете обратиться.

Женщина сначала посмотрела недоверчиво, дивясь ее спокойствию, потом иронически скривила губы:

– Странно, что вы проверки не боитесь. Что, все схвачено, свои люди кругом? Но на вашем санвраче свет клином не сошелся. Из районной санэпидстанции приведу, так что не отвертитесь.

– Слушай, ты будешь мясо брать или нет? – сердито спросил невысокий полный армянин в длинном черном плаще и черном кашне, нетерпеливо переминавшийся рядом. Он часто бывал на Старом рынке, потому что и жил неподалеку, и держал в двух шагах, на Алексеевской, ресторанчик с армянской кухней. Кажется, его звали Сурен, а фамилию Люба не знала. – Я тороплюсь.

– А почему вы ко мне на «ты» обращаетесь? – обиделась покупательница. – Что я вам, девчонка?

– Хотел показать, что вы , – он подчеркнул голосом, – еще совсем молодая, ничего не понимаете в мясе.

– Я не понимаю?!

– Конечно, не понимаешь. Говоришь, мясо кровавое, а оно такое потому, что туша висела не за ноги подвешенная, а за голову. Понимаешь, да?

– А какая разница? – высокомерно фыркнула женщина.

– Вот видишь, какая, – Сурен показал на два куска. – Когда за ноги подвешивают, кровь быстрей стекает. Когда за голову, она в туше остается. Поэтому мясо выглядит неаккуратно, как ты сказала. И суп из него варить не нужно – долго ждать, да и бульон грязный получится.

– Ага! – торжествующие воскликнула женщина. – Грязный! Сами говорите!

– Грязный – значит мутный, некрасивый, – терпеливо пояснил Сурен. – Оно не для варки, не для супа. Такое мясо надо знать как готовить. Для лобио – самое милое дело. Ты умеешь лобио готовить? А ела когда-нибудь? Нет?! Ну, приходи ко мне в ресторан, попробуешь – потом только такое мясо будешь брать.