Вайолетт Лайонз - Подарок к рождеству

— Да, мама у меня такая. — Абигейл нежно улыбнулась. — Она любит беседовать с новыми людьми и все узнавать о них. — Вдруг на ее, оживившееся, лицо легла легкая тень, и, вспых­нувшие было, искорки в аметистовой глубине глаз тотчас погасли. — Ты ничего не заметил по ее голосу? С ней все в порядке?

— Никаких отклонений от нормы я в ее го­лосе не обнаружил. — Он нахмурился, уловив обеспокоенность в ее тоне. — А почему ты спра­шиваешь об этом? Что-нибудь случилось? Ты, кажется, говорила, что маме необходимо твое присутствие именно сейчас. Но почему?

— Они с папой... У них есть проблемы. Полгода назад отец просто ушел из дома. Сказал, что ему нужно больше воздуха, простора.

— Классическая мотивировка. — Ник цинич­но рассмеялся. — Насколько я помню, мой ста­рик, тоже рвался на простор, когда бросал се­мью. Да я и сам, пару раз, прибегал к этому так­тическому приему.

Абигейл взглянула на него с негодованием.

— Такое случается, милая.

— Я никогда не думала, что такое может слу­читься с моими родителями. Они дружили с са­мого детства; ходили, взявшись за ручки. Два года назад отпраздновали серебряную свадьбу!

— Тебе повезло. — Ник встал, взял кочергу и разгреб горку пепла под догорающими кусками каменного угля. От движения кочерги, ог­ненные языки в камине заплясали с новым рве­нием. — По крайней мере, ты росла с обоими родителями. Такой шанс выпадает не каждому ребенку.

— Я знаю, что твой отец покинул вас, но это не означает...

— Ничто не длится вечно. — Сказал Ник.

А в том, что не вечной оказалась ее вер­ность, он убедился сам: она быстро забыла сво­его жениха и все свое внимание переключила на него. Снаружи, Абигейл казалась такой уяз­вимой, беззащитной, но, изнутри, это была со­всем другая женщина.

— Таков порядок вещей, — продолжил он свою мысль. — Мужчины и женщины просто не могут оставаться навеки вместе.

— Но так наверняка не должно быть!

— Неужели? Если ты не веришь в мою кон­цепцию и считаешь, что мужчина и женщина могут оставаться в вечном союзе, ты просто занимаешься самообманом, — решительным то­ном выговорил он ей. — Ты за моногамию? Тог­да тебе надо выйти замуж за лебедя или морс­кого конька. Только они, как я слышал, спа­риваются со своими партнерами на всю жизнь.

— Что значит, спариваются? — с явным от­вращением повторила она выбранный им тер­мин. — Большинство людей называют это лю­бовью на всю жизнь.

— Но лично я этому большинству не верю. — Во всяком случае, он точно не поверил ей, когда она заявила, что любит своего жениха. От мысли о ее лицемерии, его, казалось, стало тошнить, и он почувствовал горечь во рту. — Может быть, тебе принести чего-нибудь? Например, чаю.

— Не надо вокруг меня суетиться. Я знаю, что уже доставила тебе много хлопот...

— Болезнь приходит к человеку не по его воле. Не по твоей воле свалилась она и на тебя, — сказал Ник. — Мне, может, и было бы с тобой хлопотно, если бы я сам не прошел через все это. Помучившись в больнице и перетерпев по­лупостельный режим дома, я теперь получаю даже удовольствие, выполняя, так сказать, противоположную функцию, то есть ухаживая за тобой.

— Могу спорить, ты был ужасным пациентом.

— Наихудший из худших. — Они оба рассмеялись. — Я не выносил лежания и ничегонеделания. Так что мне, куда больше, нравится нахо­диться при тебе в качестве брата милосердия.

Выйдя в кухню, чтобы поставить на огонь чайник, Ник подумал о том, что за последние два дня, когда ему пришлось особенно усерд­но ухаживать за Абигейл, он стал, гораздо, мень­ше ощущать раздражительность и обеспокоен­ность, которые преследовали его после несча­стного случая. Он перестал впадать в мрачное настроение, и, во сне, к нему уже не приходили видения, пережитого наяву кошмара.

— Ник, расскажи что-нибудь еще о своих родных, — попросила она, с благодарностью принимая от него чашку чая. — Ты много гово­рил о Крисе. А как живет твоя мама?

Когда отец покинул нас, мать оказалась просто поверженной, — сказал Ник, возвраща­ясь к своему креслу у другой стороны камина. — У нее остался я, она была беременна Крисом, и теперь ей предстояло быть хозяйкой нашей се­мейной судьбы и вершительницей всех дел... Мать была просто в отчаянии. Я делал все возможное, чтобы помогать ей и маленькому брату. Мне при­шлось заботиться о нем с самых пеленок.

— Ведь тебе тогда было всего девять! Долж­но быть, ты очень рано стал самостоятельным.

— Я козерог, — заметил Ник и сцепил паль­цы в замок, — родился четырнадцатого января.

Однажды кто-то сказал мне, что козероги рож­даются старыми.

— Я слышала об этом тоже. Но считается, что с годами, по мере физического старения этих людей, их подход к жизни, ее ценностям, постоянно омолаживается. Так что если я сно­ва попаду в твой коттедж лет, скажем, через двадцать, ты будешь больше походить на мое­го кузена Пола, которому сейчас шестнадцать. Зато я для тебя стану слишком старенькой. Однако, если к тому времени ты начнешь ис­пытывать особое тяготение к женщинам по­чтенного возраста, наша встреча может увенчаться новой страстью.

Это шутливое предположение Абигейл отчего-то встревожило его. Может быть, из-за того, что оно предполагало их скорую и дли­тельную, может быть, вечную разлуку. Но еще большее беспокойство вызвал у него тот факт, что он, Ник Грант, никогда не веривший в постоянство любовных отношений и счастье на всю жизнь, вдруг серьезно задумался о встрече с этой же женщиной через двадцать лет. Каки­ми могли бы стать отношения между ними, если бы они сохранили их на такой срок?

— Я уверен, что и двадцать лет спустя, — с убежденностью в голосе сказал он, — ты бу­дешь вызывать интерес у всякого молодого муж­чины, в котором течет горячая кровь.

Женщина слегка вздрогнула, ее фиалковые глаза взглянули на него поверх чашки чая, и она произнесла:

— Но ведь мне тогда будет уже сорок пять!

— О, не строй из себя наивную глупышку. Ты же прекрасно знаешь, что твоя внешность с возрастом станет только сочнее, ярче. Про­сто у тебя такой тип красоты. Твои глаза, фи­гура, бедра — все это, никогда, не потеряет сво­ей привлекательности.

— Ну, пожалуйста, не надо. — Ее щеки по­розовели, глаза вспыхнули — Ты так льстишь мне, что...

— Я уже говорил, что никогда не прибегаю к лести, — прервал он ее твердым голосом, — тем более по отношению к тебе. Просто, ты дол­жна знать правду и... видеть ее всякий раз, ког­да появляешься перед зеркалом. Время никог­да не сможет размыть твой облик, смыть твою красоту. Оно сможет лишь придать твоей вне­шности другой, быть может, еще более глубо­кий и неповторимый оттенок.

Несколько мгновений они смотрели друг на друга, и их взаимное притяжение и понима­ние было настолько глубоким и сильным, что не требовались никакие слова, движения или жесты. Ее фиалковые и его голубые глаза гово­рили сразу обо всем.