Шарлотта Лэм - Не лучше ли объясниться?

— Вина? — спросила Пейшенс, предлагая Джеймсу большой фарфоровый кувшин.

— А-а… э-э… спасибо. — Он с некоторым подозрением отнесся к содержимому кувшина. Наверняка нечто дешевое и кислое, более походящее на уксус, чем на вино, но приходилось соглашаться либо пить вместе с детьми стоящие на столе воду или молоко.

Пейшенс налила вина в стакан, и Джеймс сделал осторожный глоток. Что ж, простое, но не кислое, с деревенским вкусом, подходящим к овощам в соусе. Он сделал еще глоток. Да, вино довольно приятное. Как-то он провел месяц, путешествуя по Италии, и именно такое вино ставили на стол летом в глухих итальянских деревушках. У него остались счастливые воспоминания об увитых виноградом тратториях, где он запивал спагетти местным вином.

Он доел и удовлетворенно вздохнул. Пустую тарелку тут же унесли. И это весь ужин? Он искоса глянул на Пейшенс, которая, похоже, умела читать мысли.

— Теперь сливы и заварной крем, — сказала она. — Сливы из нашего сада, я сама их консервировала прошлой осенью. Не очень крупные, но душистые. Мы стараемся выращивать как можно больше фруктов и овощей.

— Да, я видел огород во время экскурсии по саду. — Джеймс огляделся: их никто не слушал, все разговаривали между собой. — Так когда же я ее увижу? Где?

— Где ваша мать? — Да, она определенно умела читать мысли. Он кивнул, надеясь, что и Пейшенс будет говорить вполголоса.

Ему вовсе не хотелось посвящать окружающих в тему беседы, хотя они и так знали, зачем он здесь, — даже дети, которые, похоже, были в курсе всего происходящего в доме.

— Она наверху, — тихо сказала Пейшенс, — ей сегодня нездоровится. Иногда она спускается вниз на несколько часов. Я сама ее уговариваю. Мне кажется, общение с людьми идет ей на пользу. Она потом всегда выглядит веселее. Но сегодня ей это не по силам. Она знала, что я попытаюсь привезти вас, и так разволновалась, что я не разрешила ей вставать с постели. Я отведу вас к ней после ужина.

Он не хотел видеться с матерью. Он глядел в пустоту и чувствовал, как бушует в груди гнев. Джеймс вдруг испугался, что потеряет контроль над собой и устроит дурацкую сцену. Еще в очень раннем возрасте он научился скрывать свои чувства, не показывать другим, что происходит внутри. Мысль взорваться при людях была для него кошмаром. Он не мог этого допустить, особенно под ясным, пристальным взглядом этой девушки. Не хватало еще, чтобы ей было стыдно за него. Он содрогнулся.

Несколько старушек убирали со стола, унося на кухню пустые тарелки, потом они принесли целую лохань слив в сиропе. Сплошной сахар, с тоской подумал Джеймс, море калорий. О количестве калорий в заварном креме лучше было и не думать. Обычно он ел фрукты свежие и низкокалорийные. Не хочет он ни слив, ни крема!

Дети расставляли блюдечки. Он хотел сказать, что ему не нужно, но было поздно.

— Берите, — предложила Пейшенс.

— Спасибо, но я, пожалуй, не буду.

— Вы только попробуйте, очень вкусно.

Он не мог спорить с этим доводом — нервы и без того расползлись, как муравьи на тропинке. Он вежливо взял несколько слив и добавил капельку желтого крема — слишком сладкого и вредного для здоровья.

Эмми шепнула ему на ухо:

— Иногда дают мороженое, но сегодня не день мороженого.

— Жаль. Я люблю мороженое.

— Я тоже, — вздохнула девочка.

Джеймс почувствовал, как что-то внутри шевельнулось. Тепло, которого он не знал в себе раньше, нежность, чувство родства, будто это его собственный ребенок. Абсурд! Он ее никогда больше не увидит. Пара часов знакомства, а ему почему-то кажется, что, если он не увидит больше эту девочку, чего-то в его жизни будет недоставать. Он наблюдал, как малышка возит ложечкой по блюдцу.

— Ты любишь сливы? — прошептал он.

Она скорчила рожицу, украдкой оглянувшись на Пейшенс, которая, забыв о них, разговаривала через стол с Тоби.

— Это лучше, чем чернослив.

— Ненамного, — сморщил нос Джеймс. Эмми хихикнула.

— Правда же? Только, если ничего не съесть, Пейшенс будет сердиться. — Она посмотрела, как Джеймс ест свои сливы. — Можешь взять мои, если хочешь, — великодушно предложила она, торопливо подсовывая свое блюдце, пока не видит Пейшенс.

Джеймс съел все, не сказав ни слова, он съел бы и что-нибудь похуже, лишь бы заслужить благодарную улыбку Эмми. Томас и Тоби подмигнули ему через стол. Он подмигнул в ответ и почувствовал, что Пейшенс смотрит на него с подозрением.

— Что у вас там происходит?

Джеймс повернулся, надменно приподняв бровь.

— Прошу прощения?

— Хмм, — сказала она, вставая. — Нечего меня дурачить. — Но не стала развивать тему. — Пойдемте, отнесем кофе наверх. Мальчики, домашнее задание. Эмми, ты научилась писать слова?

Эмми кивнула.

— Тоби, заставь ее написать все при тебе. После этого полчаса телевизора, потом умывайтесь и — спать. Я попозже проверю.

Джеймс пошел за ней на кухню, где Лавиния уже варила кофе. Она обернулась с улыбкой.

— Понравился ужин?

— Да, спасибо, Лавиния, — улыбнулся он в ответ, глядя в яркие голубые глаза.

Пейшенс одарила его удивленным взглядом, ставя на поднос чашки с блюдцами, сахарницу с кусками коричневого сахара, кувшинчик сливок и, наконец, кофейник.

— Я возьму, — любезно сказал Джеймс, берясь за поднос.

— Спасибо. Он тяжелый. — Пейшенс вышла из кухни и поднялась по дубовой лестнице на верхнюю площадку, от которой расходилось несколько коридоров с закрытыми дверями по обе стороны. В конце одного из коридоров была лесенка на третий этаж. Сколько же здесь комнат? — подумал он. Этот замысловатый старый дом больше, чем кажется снаружи.

— Сколько человек у вас живет?

— Сейчас четверо мужчин и три женщины. Если бы было больше, пришлось бы жить по два человека в комнате, а мне это не нравится. В любом возрасте важно иметь свой уголок, но особенно это важно для тех, у кого больше нет собственного дома. У них вообще мало что осталось. Ни семьи, ни друзей, как правило.

Джеймс вздрогнул, будто призрак прошел рядом. Он понимал, что значит не иметь никого. После ухода матери он чувствовал себя брошенным, преданным; ему было одиноко и холодно в роскошном пустом доме. Отца он видел редко, а братьев и сестер у него не было. И друзей тоже не было — только слуги. Это тяжело и ребенку, но каково же в старости? Приходила ли матери в голову мысль об иронии подобной ситуации? Отец всегда говорил: все, что ты делаешь, вернется к тебе же — и плохое, и хорошее.

Пейшенс продолжала говорить, но явно наблюдала за ним, а он начинал бояться, что она способна прочитать любую его мысль, и потому отодвинул воспоминания о детстве подальше и сосредоточился на ее словах.

— Комнаты у нас полностью меблированы, и жильцы могут привезти с собой только какие-то мелочи — фотографии, книги, безделушки. У некоторых есть собственные приемники или телевизоры, и я это разрешаю при условии, что они слушают тихо, не мешая другим. Собственные вещи помогают им чувствовать себя как дома.