Нина Ламберт - Превращение Розы

Впереди маячили экзамены, а вдобавок Роза задумала выиграть дотацию, чтобы год провести в Нью-Йорке. Решение зависело от суммы баллов, набранных на экзаменах за год, плюс к этому — специальная работа, которая будет оцениваться на конкурсной основе среди работ других претендентов. Билл Поллок устроил это при сотрудничестве с Американской Художественной школой, и лучшие студенты менялись на год местами со своими коллегами из другой страны, которые выигрывали аналогичный конкурс у себя. Это было типично для предприимчивого Поллока. В обычной ситуации Роза не стала бы прерывать учебу таким образом, однако сейчас она не находила себе покоя, ей хотелось что-то сделать. Она так и не прикоснулась к деньгам Алека, и это означало, что ей пришлось пойти на определенные ограничения в своем образе жизни. Ее бюджет, основанный на стипендии, не тянул на зарубежную поездку, если учесть, что у Розы больше не возникало никакого желания как-то «перебиваться», обходиться без обычных удобств, так что эта дотация открывала ей дорогу в неплохое приключение. Самым удаленным местом, где побывала Роза в своей жизни, были Афины; там ее как-то раз едва не съели заживо москиты на археологических раскопках.

Однажды на занятиях она размечталась о Нью-Йорке и откровенно не слушала Колина Мадера, бубнящего своим гундосым, монотонным голосом о типе художника, возникающем в последние два десятилетия. Он откопал несколько типичных для него псевдоглубокомысленных примеров, иллюстрируя свои теории о художнике, как представителе меняющихся социальных структур. Роза нашла лекцию смертельно скучной. Большая часть того, что он говорил, была претензиозной чепухой, перегруженной аналитическими выкладками и перенасыщенной научным жаргоном.

— Здесь, — дудел он в нос, — мы должны отличать истинных провозвестников нового социального порядка от ловкачей, деривативных шарлатанов, которые, увы, как и бедность, всегда с нами. Хотя шарлатаны, как нам известно, могут добиться популярности, если они богаты. — Он самодовольно ухмыльнулся собственной шутке. Слабые смешки донеслись от его самых раболепных протеже. Букашки, — подумала Роза с презрением, снова полностью отключая внимание. Однако внезапное упоминание некоего имени резко вывело ее из апатии. Вводя помпезный термин «деривативый шарлатан», Мадер осмелился назвать Алека Рассела!

— Ни один уважающий себя социальный наблюдатель, — говорил он, — каковым обязан быть художник, не имеет права извлекать из небытия ценности прошлого столетия, как бы старательно они ни маскировались под авангардистскую показуху. Результирующий эффект получится таким же грубым и нелепым, как шезлонг, обитый винилом. — Он переждал новые смешки. Роза глядела на него с неприкрытым отвращением. — Честность и независимость художника и его гражданская ответственность, — продолжал он самодовольно, — являются естественными попутчиками. Школа Рассела, профессионального дилетанта, не в состоянии внести конструктивный вклад в проблемы нашего времени. Давайте никогда не будем смешивать мнимого новатора с истинным борцом с традиционными предрассудками.

— Прошу прощения, — перебила его Роза. В ее голосе слышалась спокойная ярость. Мадер сделал вид, что не замечает ее. — Прошу прощения, мистер Мадер, — повторила она настойчиво, поднимаясь с места, чтобы ее все видели. Он остановил на ней водянистый взгляд.

— Если бы мне требовалось изучать социологию, — спокойно заявила Роза со сверкающими глазами, в то время как остальные студенты завороженно глядели на нее, — я бы пошла в другой колледж. Разумеется, вы вправе иметь свои политические теории, однако мы пришли сюда учиться пользоваться своими глазами, а не переваривать ваши социальные предрассудки. Если бы вы вообще имели хоть малейшее представление о творчестве Алека Рассела, то, прежде чем судить о нем так невежественно и высокомерно, остановились бы на нескольких моментах…

Это было только начало. Роза говорила и говорила. Слова приходили к ней из воздуха. Остановить ее было невозможно, она стояла, высокая, пылающая и прекрасная. За десять минут она дала сжатый, информационно безукоризненный и академически точный анализ вклада Алека Рассела в современное искусство. Если учесть ссылки, цитаты, приводимые ею сравнения, ее охват предмета был безупречным, Мадеру не удалось бы даже вставить хоть одно словечко, если бы он обрел дар речи.

— И прежде чем вы в следующий раз захотите применить термин «деривативный», — закончила она, уже успокаиваясь, — научитесь проводить различия между эволюцией и революцией.

Ее речевой поток иссяк. Лицо Мадера побелело и перекосилось от ярости. Роза почувствовала нервную дрожь от торжества и страха. На этот раз она действительно отличилась. Что ж, семь бед — один ответ.

— Наконец, — добавила она с достоинством, — вдохновленная, вне всяких сомнений, вашей полнейшей неспособностью воспринять визави мою работу, могу я сделать свое собственное деривативное замечание? Все знаем поговорку: те, кто может, делают; те, кто не может, учат. В вашем случае, мистер Мадер, вы, который не может, не можете даже учить.

Выдав свою заключительную фразу, Роза собрала свои пожитки и со спокойствием решившегося на все самоубийцы по кинула класс.

При всем очевидном sang-froid [20] хладнокровии (франц.) Роза почувствовала немалое удовольствие, услышав шум разговоров, который сопровождал конец занятий Мадера. Неразумная сила групповой психологии до этого работала на Мадера. Она позволяла ему поддерживать свое влияние на незрелый и большей частью неопытный класс. Его словесная ловкость, интеллект невежды и радикальные позы вызывали благоговение среди огромного большинства студентов. И если кто-то и находил его несостоятельным или претенциозным, то никто до сей поры не осмеливался признаться в этом, из опасения, что покажется невежественным либо непрогрессивным, либо тем и другим вместе. Даже Роза решительно держала свое мнение при себе, хотя и по другой причине — она просто предпочитала упражняться в своей способности уберегать сознание от негативных влияний и не желала выставлять на всеобщее обозрение, насколько Мадер ей опротивел.

Однако теперь, после взрыва Розы, психология группы драматическим образом сдвинулась. Запруду прорвало. Студенты признались друг другу в том, как они рады, что Мадер получил пинка. Находясь под впечатлением от ясного и вполне научного изложения Розы, ее сокурсники поставили под сомнение правильность многих предрассудков, которые Мадер преподносил им как факты. Вскоре об инциденте стало известно всему колледжу. Репутация Мадера основательно пошатнулась. Если бы Роза заранее знала, что ее выступление заставит Мадера провести пару часов, закрывшись с Поллоком в его кабинете в тот же день, ее решимость могла бы поколебаться. А если бы она оказалась мухой на стене во время этого разговора, то была бы разочарована из-за явного нежелания Поллока защищать ее. Как бы там ни было, Роза вылетела в тот день из здания колледжа с чувством радостного возбуждения. Обычно такая холодная и сдержанная, она испытывала опьянение трезвенника после двойного шотландского виски. Это происшествие, наконец, излечило ее от отвращения к Мадеру, уменьшило его, избавило от одиозности, превратив в нечто, заслуживающее презрительной жалости.