Инга Берристер - Мстительница

Мысли, одна другой стремительней, проносились у него в голове. Его женщина. Часть его. Он понял это, едва увидел ее. Теперь он в ней. Ее груди в его ладонях. Ее запах возбуждает его. В ней есть все, о чем он когда-либо мечтал, и он научит ее желать его не менее страстно, чем он желает ее. Он не отпустит ее от себя. Никогда и ни за что.

Пеппер вскрикнула, но он знал, что не причинил ей боль, и ласково тронул языком ее твердый сосок.

Ни о чем не думая и ничего не понимая, Пеппер инстинктивно отвечала на требования своей крови и своей плоти, полностью отдаваясь во власть первого в ее жизни оргазма. А Майлс радовался, глядя на нее, словно она, да и он сам, сдали самый важный в своей жизни экзамен.

Потом они еще раз любили друг друга, и Майлс научил ее давать наслаждение, а не только получать его. И Пеппер спокойно заснула, положив голову ему на грудь.

Правильно он делал, что боялся ее, устало думал Майлс. Отныне его жизнь будет совсем другой, потому что он любит ее и хочет быть рядом с ней до самой смерти.

Проснувшись и обнаружив рядом Майлса, Пеппер перепугалась, но не слишком, ибо почти сразу вспомнила, как они любили друг друга. Слишком быстро она отказалась от принятой на себя роли и стала обычной женщиной, подобной всем женщинам из племени ее матери. И это не давало ей покоя. Даже ясным солнечным утром она не разуверилась в том, что Наоми приходила к ней. Но Майлсу об этом не сказала. Не посмела. Они жили, не зная времени и забот, однако реальность оставалась реальностью и рано или поздно им придется вернуться в нее. А теперь она грелась на жарком солнце и впитывала в себя его чувственность, чтобы отдать ее Майлсу в своей прохладной спальне. От ненависти и отвращения к сексу Пеппер пришла к такой чувственности, что Майлс одновременно горевал о потерянном ею времени и гордился собой, сумевшим освободить страстную женщину от пут страха.

Они не говорили о любви. Пеппер еще не была уверена в его искренности, и Майлс не хотел пугать ее излишней поспешностью. Иногда он даже боялся, что забудет, зачем привез ее в Гоа, поэтому то и дело предостерегал насчет Симона. Однако безуспешно. И еще они не говорили об Оливере. Но вот наступила их последняя ночь в Гоа, и Майлс решил, что не должен больше молчать.

Они долго любили друг друга, а потом Майлс по-хозяйски положил руку Пеппер на живот и внимательно посмотрел на нее.

— Если забеременеешь, я не хочу, чтобы ты скрыла это от меня, как скрыла свою беременность от Герриса.

Пеппер замерла. И об Оливере он знает! У нее пересохло во рту. Все же она собрала все свои силы и посмотрела ему в глаза, однако не прочитала в них ничего, кроме нежности и сочувствия, хотя ждала совсем другого, может быть, пренебрежения, может быть, недовольства.

— Я хотела сделать аборт, — сама не зная зачем, сказала она. — Я хотела убить его ребенка, прежде чем он родится.

Она вспомнила, как ей было плохо, и горько расплакалась, а Майлс, испуганный реакцией Пеппер, немедленно обнял ее и принялся утешать, проклиная себя за свой язык.

Они оба знали, что такое не иметь родителей, и Майлс понял ход ее мыслей, когда она сказала:

— Филип и Мэри очень хотели его. Они могли отдать ему свою любовь, а мне было восемнадцать... Мне не на что было даже кормить его. Я боялась думать, что рано или поздно наступит день, когда мне придется рассказать ему о его отце...

— Ты правильно поступила.

Он знал, что говорит искренне, и к тому же сказав это, почувствовал, что навсегда избавился от собственных призраков. Ребенком Майлс часто, даже слишком часто, мечтал узнать что-нибудь о своих родителях. Он проклинал свою мать за то, что она бросила его. Но разве полковник Уайтгейт не был ему лучшим отцом? Разве он не показал ему пример, которому Майлс гордо последует, когда у него будут свои дети? А Пеппер рыдала у него на груди, оплакивая своего ребенка, себя, все человечество...

— Нам пора назад, — ласково проговорил Майлс, когда она затихла. — Завтра прилетит вертолет. Но прежде, чем мы покинем этот райский уголок, дай слово, что ты забудешь о мести.

Пеппер упрямо поджала губы.

— Майлс, я так долго жила этим, — ответила она. — Не могу я вот так сразу! Он заслуживает наказания...

— Но не от тебя. — Майлс старался говорить спокойно. — Ты не можешь поставить себя выше закона Божеского и человеческого... Подумай об этом.

Она молчала. И Майлс вздохнул. Он знал, как нелегко будет убедить ее, и то, что они стали любовниками, ничего не меняло. Пеппер все еще не очень доверяла ему. И Майлс это понимал, как понимал, что она любит его.

— Уже поздно, — устало произнес он. — Надо поспать.

Пеппер отвернулась от него и немного отодвинулась, но прошло немного времени и во сне она вновь прижалась к нему, так что когда Майлс проснулся утром, ее волосы накрутились ему на руки, словно шелковые путы. Он соединился с ней с неистовой страстностью, не единожды заставив громко кричать от острого наслаждения, пока они оба не обессилели настолько, что могли лишь лежать, обнявшись, на сбитых простынях.

Пеппер знала, что не забеременела. Она не могла сказать, почему в этом уверена, и не раз потом сама задавала себе этот вопрос, но ей было грустно от этого и еще оттого, что совсем не хотелось возвращаться в прежнюю жизнь.

Компания «Майденес Менеджмент» наверняка уже прекратила свое существование, и она чуть ли не ненавидела Майлса за то, что он стал играть важную роль в ее жизни.

Дома все будет иначе, говорила она себе, и чувства у нее будут другие, не такие, как в этом месте, насыщенном древним колдовством. Она возьмет себя в руки, станет больше похожей на себя прежнюю, меньше будет зависеть от Майлса.

Пеппер принимала душ, когда услышала шум мотора. Вот и все. Конец идиллии.

Глава девятнадцатая

Комната была маленькой, неказистой, ничем не напоминающей роскошные приемные для посетителей. За обшарпанным столом в не очень удобных и потертых креслах сидели десять человек, которые не обращали никакого внимания на окружавшую их обстановку. У них были дела поважнее. Все мрачно переглядывались. Совещание открыл премьер-министр.

— Всем известно, зачем мы собрались тут, — решительно проговорил он. — Я получил некую информацию, касающуюся Симона Герриса, поэтому мы предприняли расследование. Итоги подведены.

Он передал каждому из присутствующих фотокопию доклада, и члены комитета принялись скрупулезно его изучать, предоставив премьер-министру возможность повнимательнее приглядеться к ним. Особенно неприятно чувствовали себя те, кто ратовал за выдвижение Симона Герриса... И неудивительно! Единственное оправдание, которое можно было найти Геррису, — его собственное жестокое детство, которое искалечило ему душу и довело до опасной формы безумия.