Лесли Шнур - Он, она и ...собака

«Я мечтал о словах, которые ты будешь шептать…»

Как романтично! Если такова песня — неужели и Нина такая же? За дерзкой, вызывающей позой скрывается нечто, возможно, даже нежность. Он вновь посмотрел на висящую композицию, на этот раз совсем иными глазами. Дело заключалось не в конструкции, хотя определялось ею. Как эта чудесная наивная песенка, которую он сейчас слушал, внутренняя структура которой была вполне серьезна и профессиональна, так и конструкция Нины повествовала о романтике и мечтах о любви. Он смотрел на замысловатые переплетения и переходы, и в груди у него все сжималось. Как сложно, как удивительно!

«В мечтах я любил тебя, и теперь знаю, каково это — быть любимым тобой…»

Из задумчивости его вывел Сид, в поисках хозяйского внимания лизнувший ему ладонь. Потом Сид побежал к выходу на террасу и обратно, затем опять к двери, определенно стремясь наружу. Билли, когда входил, не отдавая себе отчета, по привычке впустил Сида в квартиру, а Сэма с Мими оставил за дверью. И теперь они, поскуливая, царапали дверь, просились домой.

Оказавшись на террасе все вместе, псы успокоились, а Билли принялся рассматривать горшки с цветами, выгоревшую на солнце мебель. Он присел, предположительно, на место Нины в кресло с драными полосатыми подушками. Посмотрел, как над парком поднялся вертолет и полетел к западу, прямо над головой, с оглушительным стрекотом. Одинокая черная птичка парила в небе. Она напомнила ему безумных чаек над рестораном «Клифф-Хаус» в Сан-Франциско, где он встретил — и потерял — Элизабет. С океана постоянно дул ветер, и чайки играли в его потоках, взмывая вверх с сумасшедшей скоростью. А потом, словно играя в русскую рулетку, отдавались на волю воздушных волн.

Руки стиснули подлокотники, едва он подумал о Нине, в одиночестве лежащей в больнице. И вспомнил, зачем он здесь. Под звуки «Давай потанцуем» он поднялся, в сопровождении собак вернулся в комнату и приступил к делу.

Нужно было найти записную книжку с номерами телефонов Исайи и Клэр, сообщить им, что случилось. Первым делом он взял рюкзак, который оставил на столе, и вытряхнул его содержимое: пластиковые пакеты, салфетки, бутылка воды, солнечные очки, ключи от дома, бумажник (этим он займется позже), губная помада. Ни записной книжки, ни карманного компьютера.

Пришлось вернуться в спальню, собаки следовали по пятам. Поискать можно только в комоде и тумбочке у кровати. Сначала тумбочка. Тут забавная старая лампа, телефон, журналы «Вэнити фэр» и «Арт ин Америка», пара романов. Он присел на кровать, чтобы удобнее было заглянуть в ящик. Там-то и нашелся карманный компьютер. И — аккуратно свернутый косячок.

Уже оттого, что он один в ее квартире, в ее спальне, на ее кровати, хотелось нарушить самим себе установленные границы и пуститься во все тяжкие, отчаянно нырнуть головой вперед, в скользкий туннель, ведущий в Страну чудес. Зажав косячок между вторым и третьим пальцами, как сигарету, он улегся на кровать. Он не был таким уж конченым занудой, вполне мог поучаствовать в забаве! Билли поднес косячок к губам, вспоминая, как придерживал ее голову, гладил ее прохладную влажную кожу, подумал, каково ей сейчас в больнице, представил, как она играет на его тромбоне, как лежит здесь одна в постели, в своей белоснежной пустой спальне.

— Какого черта?! — громко произнес он, напугав Сида, Мими и Сэма, от чего те залаяли. Билли сел, порылся в тумбочке. Обнаружив несколько спичек, закурил косячок и глубоко затянулся. Да, смутно знакомо. Потом взял компьютер, нашел телефоны Исайи и Клэр. Обнаружил расписание Нининых прогулок и удивился, как их много. А вот и запись о деньгах, которые Нина рассчитывала заработать в этом месяце и в августе. Да, впечатляет. И все наличными. Прежде, когда он был больше предан своему делу, наверное, начал бы расследование. Билли еще раз затянулся, почувствовал, как травка начинает действовать, и тут ему пришла в голову блестящая мысль.

Чуть пританцовывая в ритме «Давай потанцуем», раз уж певец предлагал, он направился в ванную, разделся и пустил воду. Горячая, но не слишком. Он добавил немножко душистого масла, вдохнул нежный аромат сирени и, напевая себе под нос, забрался в ванну — осторожно, чтобы не замочить косячок. В течение следующего часа он блаженствовал: курил и размышлял, как глупо было влюбиться в такую девицу, как Нина. Она — сама жизнь в ее хаотичном великолепии, полная противоречий и энергии. Он серьезный, постоянно воюющий с беспорядком, его единственная страсть — тромбон — спрятана глубоко в шкафу, а прошлые боли и горести скрыты в глубине души.

Он рассматривал свою ладонь, потом тыльную ее сторону, вновь ладонь, подумал о своих любимых немецких философах и о том, какие они шмуки.

— Хайдеггер — шмайдеггер, Шопенгауэр — жопенгауэр! — фыркнул он и громко расхохотался. Да, они говорили о гармонии и хаосе, об истине и относительности, о склонности человека ко злу, но как же любовь? Как же любовь и боль, секс и любовь?

Прямо из ванны, под кайфом, он позвонил и оставил сообщения Клэр и Исайе, рассказав, что произошло, в какой больнице Нина, какая помощь ей нужна. Потом оделся и собрался уходить. Желание порыться в ее шкафу, в аптечке, в белье было почти непреодолимым, но Билли умел справляться с собой, поэтому просто выключил проигрыватель и шагнул к выходу.

Но прежде остановился у композиции, мерцавшей в солнечных лучах, и прикоснулся к ней. Он касался гладких осколков стекла, шершавых камешков, разноцветных раковин, плоских, тоненьких пуговок. Раскрытой ладонью провел сверху вниз и вокруг конструкции, чтобы почувствовать ее цельность. Запустив руку внутрь, просунул туда голову и глянул вверх. И только когда уверился, что ощутил все — от малейших оттенков и деталей до целостности структуры, — он был готов уйти.

— Мам, это я.

— Дорогая, что случилось?

— В каком смысле? Откуда ты знаешь…

— Потому что знаю. Я твоя мама. Теперь расскажи, что происходит.

— Я в больнице.

— Что? Что произошло? Что случилось?

Нина прижала трубку к груди, потянулась за стаканом на тумбочке, отхлебнула воды. Или от лекарств, или от голоса мамочки, но она умирала от жажды.

— Нина! Что случилось? — расслышала она приглушенный мамин вопль.

Она взяла трубку:

— Я выбила колено, все нормально.

— Я приеду. Сразу, как только смогу. Я должна отменить поэтический семинар, я рассказывала, что собираюсь…

— Мама, нет. Не надо, ничего отменять. Меня выпишут через пару дней, а еще через день-другой я вернусь на работу. Ничего не сломано, ничего не разорвано. Просто растяжение.

— Но как ты справишься одна? Кто будет тебя кормить? Ты можешь ходить? Кто гуляет с твоими собаками?