Роберта Ли - Притворство

– Что ж.., тупой? Я ненавижу и презираю Моллинсона. Почему меня должно волновать, что будет с его пьесой?

– Десмонд! Ты устал. - Она отодвинулась от него и пошла по тротуару. Последнее время всякий их разговор заканчивался ссорой, потому что, как она ни старалась, Пол как приведение стоял между ними и мешал сближению.

Десмонд поспешил за ней и схватил за руку.

– Прости меня, Энн. Не знаю, что со мной происходит.

– Ты ревнуешь, - ровным голосом проговорила она, - и нечего это скрывать. Последние несколько недель мы только спорим. Я больше так не могу. - Она остановилась и повернулась к нему. Свет уличного фонаря посеребрил его волосы, углубил морщины, которые пролегли с обеих сторон.

– Все бесполезно, Десмонд. Ты так же хорошо, как и я, знаешь это. Я думала, что мы сможем быть счастливы, и старалась, как могла.

– Да, - сухо сказал он. - Ты честно старалась не вздрагивать, когда я целовал тебя, старалась не воображать, что это руки Пола обнимают тебя, а не мои.

Он схватил ее руку и повернул перстенек с сапфиром, знак помолвки, так, что камень оказался снизу, а сверху остался видным только платиновый обруч.

– Я надеялся, что однажды на этом пальце будет такое кольцо, но вижу теперь, что так никогда не будет. - Он повернул кольцо по-старому. - Это было прекрасно, пока это длилось, любимая. Лицо ее сморщилось.

– Я чувствую себя такой ужасной из-за тебя.

Мне нечего тебе сказать.

– Ничего и не говори, - улыбнулся он. - Обещаю, что буду сильнее стараться разлюбить тебя, чем ты старалась полюбить меня! - Он тихо и ласково поцеловал ее в лоб. - Я сейчас не пойду с тобой дальше.

Он зашагал по аллее прочь. Энн шагнула было за ним:

– Десмонд, куда ты?

– Пойду напьюсь, - отозвался он, - как могут напиваться лишь провалившиеся актеры.

Позже вечером Энн рассказала родителям, что помолвка с Десмондом расторгнута. Они никак не прокомментировали это, и она с горечью подумала, уж не надеются ли они на восстановление ее отношений с Полом. В первый раз после того, как она взялась за ведущую роль в его пьесе, Энн позволила себе думать о нем. Лежа ночью в постели, она решила, что, если не получается выкинуть его из головы, ей надо будет научиться жить с мыслями о нем.

– Посмотри в лицо фактам, - вслух сказала она. - Ты предоставлена сама себе, и что ты сделаешь со своей жизнью, мисс Лестер, зависит от тебя самой.

Быстро бежали оставшиеся дни, и неотвратимо приближался вечер премьеры.

– Дождались, малышка, - тряхнув головой, пробурчал в день премьеры Лори. - Через несколько часов Лэнгемы выйдут на сцену вместе. Я этого хотел с самого момента твоего рождения, но никогда не толкал тебя на эту дорогу.

– Актерами родятся, а не становятся, - улыбнулась она в ответ. - Сколько раз ты мне это говорил!

– И это правда.., как, впрочем, и драматургами. Нельзя научить быть драматургом, человек может стать им, только если в нем это заложено.

Энн молчала, и в голове снова и снова звучали слова отца: "Нельзя научить быть драматургом". Как верно! Первоначальные талант и тяга писать приходят изнутри, а окружающие могут лишь сочувствовать, поддерживать, предлагать, ободрять. Она содрогнулась, вспомнив свои жестокие слова Полу, и подумала, что если она не хочет, чтобы они лежали таким грузом у нее на душе всю жизнь, то должна покаяться делом. За нее должны говорить ее поступки.

Энн и Лори поехали в театр вместе. Во время поездки ни один из них не промолвил ни слова. Молча, они прошли за сцену и расстались перед дверьми своих уборных. Глядя на серебряную звезду, нарисованную на своей двери, Энн невольно подумалось, как бы счастлива была она, если бы шесть месяцев назад кто-нибудь сказал ей, что она будет играть главную роль в "Маррис-театре". Она вздохнула и вошла в комнату. Успех - понятие относительное. Он значит много или мало - в зависимости от приносимого им счастья.

В уборной было трудно двигаться из-за букетов. Бессчетное количество телеграмм было пришпилено на одной из стен и лежало большой грудой на туалетном столике. Она бегло просмотрела их перед тем, как начать переодеваться. Это напомнило ей дебют у Арнольда Вектора. В тот вечер все прислали ей пожелания успеха, все, кроме Пола. Она надела простое темно-синее платье, зачесала назад волосы и обильно побрызгала их жидкой помадой, пока они не повисли тяжелыми прямыми прядями вдоль ее лица.

Раздался стук в дверь.

– Занавес поднимается, мисс Лестер.

– Спасибо, Джонни.

Она вышла из уборной и поднялась по лесенке к боковой кулисе. Реквизитор передал ей в руки собачий поводок и библиотечную книжку, и она в шелку декорации увидела зал, розовое море неразличимых лиц, голубой сигаретный дымок, проплывающий в свете прожекторов.

Отец подошел к ней и поцеловал в щеку.

– Удачи тебе, малышка.

– И тебе тоже, папа.

– Энн, слава Богу, я поймал тебя. - Рядом с ним возник Эдмунд, его круглое лицо блестело от пота. - Там пришла Смизи и настоятельно просила, чтобы я передал тебе это.

С легким восклицанием Энн взяла пакетик, но ее руки, так тряслись, что она не смогла его развернуть, а просто разорвала бумагу, в которой оказалась маленькая белая коробочка.

Эдмунд отвернулся, и она, открыв крышечку, увидела золотую подвеску - "на счастье". Это была пишущая машинка, размером с кусочек сахара, но точная во всех деталях. Она взяла ее из коробочки и увидела под ней карточку: "Я нашел ее в магазине, и она напомнила мне о тебе. Надень ее на счастье".

Подписи не было, но Энн знала, что она от Пола, и глаза ее наполнились слезами.

– Осталась минута, мисс Лестер, - прозвучало за сценой. - Вы готовы?

Энн сунула счастливую подвеску в карман.

– Я готова, - ответила она и ступила на сцену. Премьерная публика - публика беспокойная. Она приходит, чтобы людей посмотреть и себя показать. Ее больше интересовала не сама пьеса, а то, что Лоренс Лэнгем после перерыва возвращается на сцену и возвращается вместе с дочерью. Однако постепенно, по мере того как разворачивалось действие, атмосфера в театре менялась. Пробудился интерес сначала слабый, потом сильнее, напряженнее и, наконец, дошедший до такого накала, что это почувствовали за кулисами.

Неторопливо закончились первый и второй акты. Никто ничего не комментировал. В антракте Эдмунд вышел послушать, что говорят в публике, но вернулся, ничего не узнав.

– Никто ничего не говорит, - пожаловался он. - Это может быть и плохим признаком и очень хорошим.

Но Энн, углубившись в себя, ничего не слышала. Кульминация пьесы еще не наступила. Следовало сыграть его с блеском. Она сосредоточенно одевалась для последнего выхода.

– Полегче, - шепнул ей отец. - Это твоя ударная сцена.

Насколько ударная, понимала только она, потому что в ней было все, во что она верила.