Лайонел Шрайвер - Цена нелюбви

Когда председатель школьного совета Алан Стрикланд призвал наше маленькое собрание к порядку, в комнате уже царила неприятная тишина. Стрикланд понадеялся так или иначе прояснить ситуацию без передачи дела в суд. Он сказал, что совет серьезно относится к подобным вещам, и пустился в разглагольствования о преподавании и доверии. Как он подчеркнул, он не хочет, чтобы все сказанное в этот вечер вышло за пределы этой комнаты до тех пор, пока совет не решит, какие принять меры, если потребуется. Стенографические записи предназначены только для внутреннего использования. Противореча собственной риторике, он объяснил, что мисс Пагорски отказалась от присутствия своего адвоката. А затем он попросил Кевина занять место на стуле перед учительским столом и просто рассказать нам, что случилось в тот октябрьский ранний вечер в классе мисс Пагорски.

Кевин также осознал важность дресскода и надел простые слаксы и рубашку нормального размера. Сгорбившись и отводя глаза, шаркающей походкой, как перед разговором с нами, он подошел к стулу.

— Вы говорите о том дне, когда она попросила меня остаться после школы, так?

— Я никогда не просила его остаться после школы, — выпалила Пагорски. Ее голос дрожал, но звучал на удивление убедительно.

— Вам предоставят возможность высказаться, мисс Пагорски, — сказал Стрикланд. — А пока мы выслушаем Кевина, хорошо? — Он явно хотел провести слушания спокойно и цивилизованно, а я мысленно пожелала ему удачи.

— Ну, не знаю, — сказал Кевин, покачивая опущенной головой. — Просто это было как-то интимно, вы понимаете? Я не хотел никому ничего говорить, но потом мой папа стал задавать вопросы, и я, ну, я рассказал ему.

— Рассказал ему о чем? — ласково спросил Стрикланд.

— Ну... то, что я уже рассказал мистеру Бивонзу. — Кевин сжал ладони коленями и уставился в пол.

— Кевин, я понимаю, как тебе трудно, но нам необходимы детали. От этого зависит карьера твоей учительницы.

Кевин взглянул на тебя:

— Папа, это обязательно?

— Боюсь, что так, Кев, — сказал ты.

— Ну, мисс Пагорски всегда была ко мне внимательна, мистер Стрикланд. Очень внимательна. Всегда спрашивала, не нужно ли помочь мне выбрать эпизод или не нужно ли подавать мне реплики, чтобы я запомнил свои... А я никогда не думал, что заслуживаю это, но она говорила, что я великий актер и ей нравится мое «драматическое лицо» и моя «крепкая фигура» и что с моей внешностью я мог бы сниматься в кино. Я в этом не разбираюсь. Но я не желал ей неприятностей.

— Выводы сделаем мы, Кевин, а ты просто расскажи, что случилось.

— Понимаете, она несколько раз спрашивала, не могу ли я остаться после уроков, чтобы она натаскала меня на мою роль, но раньше я всегда говорил, что не могу. То есть я обычно мог, мне особенно нечего было делать, но просто я... мне было как-то неловко. Я не знаю почему, просто было странно, когда она подзывала меня к своему столу после урока и как будто снимала ниточки с моей рубашки, но я не уверен, что они там действительно были. Или она бралась за кончик моего ремня и запихивала его обратно в петлю.

— С каких это пор Кевин носит ремень? — прошептала я, но ты зашикал на меня.

— ...А в тот раз она уж очень настаивала, как будто я должен, как будто это часть классной работы или вроде того. Я не хотел идти... я говорил вам, я не знаю почему, я просто не хотел... но похоже, что в тот раз у меня не было выбора.

Почти вся эта речь была адресована линолеуму, но время от времени Кевин исподлобья поглядывал на Стрикланда, а Стрикланд ободряюще кивал ему.

— Ну, я прождал часов до четырех, так как она сказала, что после звонка у нее дела, а к тому времени уже почти никого в школе не осталось. Я прошел в ее класс, и мне показалось странным, что она переоделась после нашего урока. То есть она переодела только блузку, теперь это была такая майка с низким вырезом и очень обтягивающая. И я мог видеть ее... ну, вы знаете.

— Ее что?

— Ее... соски, — сказал Кевин. — Ну, я и говорю: «Вы хотите, чтобы я прочитал свой монолог?» А она встала и закрыла дверь. И заперла ее. Она сказала: «Нам необходимо уединение, не так ли?» А я сказал, что мне все равно. Потом я спросил, читать ли с самого начала, а она сказала: «Сначала мы должны поработать над твоей осанкой». Она сказала, что я должен научиться говорить с помощью диафрагмы, вот здесь, и положила ладонь на мою грудь и не убрала. Потом она сказала, что надо стоять очень прямо, и положила другую руку мне пониже спины и прижала и вроде как погладила. Я уверен, что стоял прямо. Я помню, как затаил дыхание. Я нервничал. Потом я начал монолог из «Коня»... вообще-то я хотел прочитать из Шекспира. «Быть или не быть». Я думал, что это клево.

— Все в свое время, сынок. Что было дальше?

—Кажется, она прервала меня всего после двух или трех строчек. Она сказала: «Не забывай, что пьеса о сексе. Когда он ослепляет лошадей, это эротическое искусство». А потом она начала спрашивать, видел ли я когда-нибудь лошадей, больших лошадей с близкого расстояния... не кастрированных животных, а жеребцов. И замечал ли я, какие у них большие... простите, вы правда хотите, чтобы я повторил ее слова, или мне просто, ну, вы знаете, подвести итог?

— Лучше повтори ее слова так точно, как запомнил.

— Ладно, вы сами напросились. — Кевин сделал глубокий вдох. — Она хотела знать, видел ли я когда-нибудь конский пенис. Какой он большой. И все это время я чувствовал себя... странно. Тревожно. А она положила ладонь на мою... э... ширинку. И поглаживала через джинсы. И я очень смутился из-за всех этих разговоров. Я... немного возбудился.

— Ты имеешь в виду эрекцию, — сурово констатировал Стрикланд.

— Послушайте, я что, должен продолжать? — взмолился Кевин.

— Если можешь, то лучше бы закончить эту историю.

Кевин уставился в потолок, скрестил ноги, забарабанил носком правой кроссовки по носку левой.

— Ну, я сказал: «Мисс Пагорски, может, мы займемся этой сценой в другой раз, потому что мне уже пора». Я не знал, что сказать о ее руке, поэтому говорил, что, может, надо прекратить, что я хочу прекратить, что я должен идти. Потому что мне это казалось неправильным, и вы понимаете, она мне нравится, но не так нравится. Она могла бы быть моей матерью или что-то вроде.

— Давай-ка проясним, — сказал Стрикланд. — Юридически это очень важно, потому что ты несовершеннолетний. Но кроме того, что тебе всего пятнадцать лет, это были нежелательные заигрывания, правильно?

— Ну да. Она некрасивая.

Пагорски вздрогнула. Так дергается маленький зверек, когда в него, уже мертвого, стреляют из пистолета большого калибра.

— Итак, она не прекратила? — спросил Стрикланд.