Сьюзен Уорт - Танго для двоих

Тот ответил таким же свирепым взглядом сквозь бифокальные линзы.

— Предполагалось, что это хорошая новость!

— Ох, — спохватился Джей Пи. — Конечно. Я очень рад.

— То-то и видно. — Эд со вздохом шлепнулся грузным телом в кресло. — Харрингтон, вы знаете, я скорее прогуляюсь по горячим углям, чем соглашусь на приватную беседу, но меня спрашивают. Что вас гложет в последнее время?

Джей Пи моргнул:

— О чем вы?

— Я о том, почему вы ходите как в воду опущенный. — Эд яростно взъерошил свои седые волосы. — Последнее время вы рассеянны, расстроенны, раздражительны.

— Если у вас проблемы с моей работой… — взвился Джей Пи, но Эд поднял руку.

— Нет. И увольте меня от позы «оскорбленный гражданин штата Коннектикут». О'кей? Конечно, факт, что в последнее время никто вокруг не работает. Дурацкие награждения! Нет, я имею в виду, что случилось с вами? Не то чтобы я озабочен или что-то еще…

— Ничего страшного, Эд. — Джей Пи криво усмехнулся. — По крайней мере, ничего, связанного с бумагами.

— Другими словами, не мое собачье дело.

— Ну, не так уж, но…

— Ладно, ладно. Вы — хороший репортер, Харрингтон.

— Спасибо…

— Иногда немного мягко, немного в лайковых перчатках, но в общем хорошо. Особенно та статья, которую вы привезли из Центральной Америки. Это вызвало такой пожар, сила! Прохватывает до самых печенок.

Центральная Америка его тоже прохватила до печенок, подумал Джей Пи.

— Я был зол в то время, — осторожно сказал он.

Эд поднял густую бровь.

— Вам следовало бы злиться почаще.

Джей Пи в замешательстве ничего не ответил, и Эд поднялся на ноги.

— Пригласите кого-нибудь на большую вечеринку?

— Нет.

— А меня?

— Вы женаты.

— За то, что я сказал «нет»? Да, кстати, — кинул он через плечо, направляясь к двери, — если я когда-нибудь уйду в отставку — хотя скорее рухнет мир, — назначу вас моим преемником. И не благодарите меня, это паршивая работа.

И оставив Джей Пи с выпученными глазами, выплыл, едва не сбив с ног редактора стилистического отдела.

— О, доброе утро, Эд. — Вычурный браслет Патрис Манселл весело звякнул. — Я только загляну к Джей Пи.

— Кто-нибудь здесь работает вообще?

— Ну… — Патрис. смотрела вслед громыхающему Эду. — Он в плохом настроении.

— Как всегда.

— Кстати, о плохом настроении… — Патрис в упор смотрела на него.

— У меня не плохое настроение, — защищался Джей Пи. — Я занят, вот и все, — и в доказательство усердно зашуршал бумагами.

— Вы жуткий врун, Джей Пи Харрингтон. — Патрис изящно устроилась в кресле. — Вы неделями прячетесь здесь. По существу, — в ее голубых глазах стояла задумчивость, — со времени последней поездки.

Джей Пи вздохнул.

— А что, ходят какие-нибудь сплетни об этом?

— Конечно, нет. Кстати, вы уже придумали, кого пригласить на обед в пресс-клуб?

— Нет! — И что это все сыплют соль на его раны?

— Хорошо, потому что я пришла спросить, не хотите ли вы пригласить меня?

Джей Пи признал про себя, что никогда не рассматривал такой вариант как подходящий. Он поглядел на нее, словно увидел впервые, и, несмотря на плохое настроение, был вынужден признать, что смотреть на Патрис Манселл приятно.

Если бы его спросили, он сказал бы, что они с Патрис хорошие друзья, вполне устраивающие друг друга. Рафинированно-элегантная, она очень напоминала женщину, которая его вырастила, — его мать. Впрочем, в последнее время его суждения о женщинах были нелицеприятны.

— И чего ко мне все пристали? — пробормотал он.

— Ну, — мягким смехом Патрис маскировала свое смущение, — это, конечно, ставит меня на место. А ведь я всегда считала вас хорошо воспитанным человеком.

— Я не это имел в виду. — Джей Пи пустил в ход всю свою гибкость, чтобы скрасить неловкость ситуации. — Извините. Просто предполагал, что вы отправитесь туда с этим своим юристом.

— Мы с Четом… старая история. — Она небрежно махнула рукой. — Он слишком боится увлечься нашими отношениями, как бы это не помешало его работе.

Джей Пи немедленно ощутил приступ сочувствия к ней.

— Да, сейчас масса таких.

Она широко открыла глаза.

— И вы тоже?..

— Да.

— Ага. Центральная Америка. Наверно… экзотическая латинская красотка, папа которой сделал состояние на бананах, но не одобряет вас, потому что вы не католик.

— Нет. Сумасшедшая рыжая американка, которая дважды чуть не убила меня, потом влюбилась страстно, а потом бросила в аэропорту.

Патрис удивленно заморгала.

— Простите?

— Это долгая история.

— Думаю, не длиннее поездки.

— Ох, не напоминайте мне.

— Ну что, Джей Пи, я могу сказать? Я уже ненавижу ее.

Вспоминая, как Кэт с ним обошлась, Джей Пи уже сам почти ненавидел ее.

Он заглянул в голубые глаза Патрис, боясь увидеть в них опасный блеск. Что-то он разоткровенничался. Джей Пи поерзал в кресле.

— Я буду очень благодарен вам, Патрис, если вы оставите эту историю при себе.

— О чем, о влюбленности или об отставке Эда?

— И о том, и о другом.

— Вы правы, разговоры о том и о другом были бы вам сейчас некстати, так что я обещаю не публиковать их в воскресной колонке светской хроники.

— Вы настоящий друг.

От этих слов Патрис вздрогнула.

— А виновница всех ваших несчастий собирается быть на банкете?

Джей Пи кивнул:

— Да. Ее даже награждают. — Он что-то слышал об этом. В журналистской среде существуют свои секретные источники.

— Ну. — Легким движением Патрис поднялась на ноги. — А вы не думали о том, чтобы объединиться с нею и быть несчастными на банкете вместе?

На этот раз он не колебался.

— Патрис, я горд.

В вечер банкета Кэт Кайли стояла у входа в бальный зал элегантного отеля и ощущала себя сбившимся с пути, одиноким, обиженным ребенком.

Она была без сопровождения и чувствовала себя ужасно. Надо было произвести хорошее впечатление, но мешало самолюбие: ей казалось, что в этом платье она словно выставлена напоказ. Но именно самолюбие заставило ее расправить плечи.

Если бы еще не тошнота, стократно усилившаяся, когда она увидела Джей Пи Харрингтона. Он был не похож на себя центральноамериканского, но и здесь, в этом элегантном окружении, выглядел как дома. Словно был рожден для того, чтобы носить смокинг.

В другом конце зала Джей Пи Харрингтону вдруг показался тесным воротник рубашки.

Он понял, что женщина, стоявшая в дверях, — Кэт Кайли. И в то же время не Кэт Кайли. Он мог бы даже не узнать ее, если бы не рыжее пламя волос. Ходившая всегда в армейских ботинках и джинсах, сейчас она была в черном бархатном платье, очень простом и немыслимо элегантном. Закрытый лиф оставлял спереди только намек на белую кожу, а узкая юбка облегала бедра, обрисовывая каждую линию тела, — тела, которое он помнил охваченным шальной страстью.