Светлана Демидова - У каждого свое проклятье

— А ты, Димка, если хочешь, оставайся здесь, — спас положение Борис. — Сам видишь — места хватает. Чего тебе тащиться на ночь глядя в другое место.

Дмитрий смущенно пожал плечами и ответил:

— Ну, если ты сам предлагаешь… Мне вообще-то есть к кому поехать…

— Брось, оставайся. — Борис тоже довольно устало махнул рукой, и дело было решено.

* * *

Уже дома, лежа в постели, Марина опять задумалась об отце Дмитрии. Все-таки странно, что такой интересный мужчина никогда не был женат и даже посчитал себя в этом плане жертвой семейного проклятия. Вокруг него просто обязаны виться женщины. Неужели так трудно было выбрать достойную? При его-то мужской красоте и благородных манерах даже убежденную атеистку запросто можно было обратить в любую веру. Нет, тут явно кроется какая-то тайна. Может быть, все-таки дело в несчастной первой любви? Борис же рассказывал, что Дмитрий был влюблен в его одноклассницу, а она почему-то предпочла ему другого. Странно, как можно было предпочесть другого… Впрочем, это все ее, Марины, не касается. Непонятно, почему ее опять понесло на эти размышления. Она женщина… средних лет с двумя детьми, вдова, не так уж и давно похоронившая любимого мужа. Да, любимого! И ей не следует думать о посторонних мужчинах, даже если они православные священники! Ей надо думать о детях… Но… все-таки… какие же у Дмитрия глубокие глаза… И волосы… До чего же ему идут распущенные по плечам темные с легкой проседью кудри… И небрежно забранные в хвост, они тоже красивы…

Марина уже почти совсем провалилась в сон, поэтому телефонный звонок, раздавшийся над ухом, показался ей воем сирены. Она вскочила с кровати, не соображая, в какую сторону надо бежать, чтобы спасти детей от надвигающейся опасности. Автоматически бросив взгляд на часы, Марина зафиксировала время: 00.27 и, тряхнув головой, поняла наконец, что на прикроватной тумбочке надрывается телефон. Его звонок не убавил ей тревоги. Она схватила трубку и смогла лишь сипло прошептать:

— Алло…

— Маришка! Спишь, что ли?.. — раздался у нее в ухе голос Бориса. — Хотя… да… уже, кажется… поздно… Ну ничего… тут такая новость… Понимаешь, мы с Димкой совершенно нечаянно нашли тайник!

— Да ну! — выкрикнула Марина, с которой тут же слетела сонливость. — Где?

— Вот ни за что не догадаешься!

— Боря, у меня совершенно нет настроения гадать… — взмолилась она.

— Представь, я вышел покурить на балкон, привалился к старому холодильнику, который там стоял с незапамятных пор. Махина такая — ЗИЛ, что ли… Сам не знаю, что меня дернуло открыть его дверцу. Тысячу раз уже возле него курил, никогда внутрь не заглядывал, а тут…

— Неужели в холодильнике?

— Представь себе! Полки вынуты, ящика для овощей нет, а большую часть пространства занимает холщовый мешок… в каких картошку хранят. Я сначала так и подумал, что тут еще со смерти бабушки картошка осталась. Ткнул рукой — не картошка, что-то твердое. В общем, оно…

— И что там, Борис?

— Там почти все по описи, которая, кстати прилагается. И не дедом сделана, а другой рукой. А бумага старая, в руках прямо рассыпается… В общем, там и напрестольный крест, и всякие ковшики… Крест — такой красавец! Не хватает Евангелия в серебряном окладе, кадильницы и еще какой-то штуки… я забыл, как называется… Димка потом скажет…

— Как же можно было хранить такие вещи в холодильнике?

— Так он же на балконе! Может быть, это самое надежное место и есть! Что обычно хранят в старых холодильниках на балконе?

— Что?

— Пустые стеклянные банки и… старые лыжные ботинки. Кроме того, никакому вору на ум не придет рыскать на чужом балконе у соседей на глазах. Да и потом… помнишь, мы говорили про драгоценности, которые вообще на самом виду лежали?

— То есть ты считаешь, что твои родственники были бы не против, чтобы и церковное серебро куда-нибудь сгинуло?

— Возможно. Их теперь не спросишь.

— Ну… и что же дальше? — выдохнула Марина.

— Что-что… Димон говорит, что со всем этим скарбом теперь ехать надо…

— Куда…

— Как куда? Ты же знаешь, что под Воронеж! Димон по своим… ну… церковным каналам узнает, куда именно…

— Странно… — произнесла Марина.

— Что странно? — удивился Борис.

— Странно, что ты отца Дмитрия называешь Димоном…

— Так это для тебя он… ха-ха… отец Дмитрий, а для меня — именно Димон! Мы все детство рядом провели, в одной школе учились. Тоже мне… отец… нашелся… Ну ладно, Мариш… спи, прости, что разбудил, но, сама понимаешь, трудно было удержаться и не позвонить.

— Понимаю.

— Ну, давай, до завтра! Забегай вечерком. Обсудим, что да как.

Марина стояла у окна в коридоре вагона поезда дальнего следования. Она специально часто выходила из купе, чтобы реже встречаться взглядами с отцом Дмитрием. В Воронеж им пришлось ехать вдвоем. Александр по уши завяз в делах своих непутевых детей, а Бориса по-прежнему категорически не отпускали с работы, бесцеремонно напоминая, как часто шли ему навстречу во время болезни дочери. Андрей Капитонов предлагал свои услуги, но Марина посчитала, что он будет нужнее возле жены, которая все еще никак не могла прийти в себя после смерти Нины. Ирина постоянно цеплялась за рукав мужа исхудавшими пальцами, будто бы он мог исчезнуть вслед за дочерью, как только она ослабит хватку.

— Пусть Сережка поживет пока у меня, — перед поездкой предложил Марине Борис.

— Нет уж, — поначалу отказалась она. — Ты еще запьешь… или…

— Ничего такого «или» не будет, — отрезал Епифанов. — И пить я не собираюсь. А Сереге полезно с мужчиной пожить, а то вы, бабенции, довели его уже до того, что смотреть на парня тоскливо.

— Ты прекрасно знаешь, что не мы его довели…

— Да знаю я… Так просто болтаю… Но Сережке правда плохо. Он любил отца, был уверен в незыблемости собственной семьи, а тут вдруг такое… Одно радует: дешевый понт с него слетел, вся эта шелуха… Оставь его со мной, Маринка!

И Марина согласилась. Аню отвезла к матери, а сына отправила к дяде. Теперь, стоя у вагонного окна, она вспоминала этот разговор с Борисом. Да, на Сережу очень подействовала смерть отца. Анна то ли не поняла до конца, что отец уже никогда не вернется домой, то ли не хотела этого понимать и гнала от себя все мысли, связанные с Алексеем. Она казалась спокойной и веселой, как всегда. Сергей сильно потускнел лицом и действительно перестал выкаблучиваться, дерзить, хамить и даже пропускать школу. Он вдруг будто понял, что в жизни есть некие ценности, потеря которых с трудом переносима, а потому самому не стоит рушить то, что потом нельзя будет восстановить никакими усилиями. Оказалось, Сережка действительно очень любил отца, хотя ранее трудно было его в этой любви заподозрить.