Джуди Спенсер - Рабыни рампы

- Я постараюсь.

- Да, ты очень красива, - сказала она, вновь принимаясь за работу. Лейк почувствовала, что у нее болят глаза. Но чего она в конце концов от нее ожидала? Эвелин сделала все, что могла. Здесь нет ничьей вины. Она просто ничего уже не могла.

- Ты будешь скучать по мне? - спросила Лейк у матери.

- Конечно, буду, - голос у Эвелин был мягкий и безразличный. Она не отрывала глаз от шитья. Лейк обняла ее за плечи и нежно прижалась к ней.

- Поосторожней, у меня в руках игла, - предупредила ее Эвелин.

- Да, я понимаю, - вдруг все ее существо окатила волна жалости к себе самой. "В этом доме у меня никого нет, - подумала она про себя, - ни одной любящей, заботливой души". Она постаралась выбросить эту мысль из головы и отправилась вымыть руки к обеду. Наступила пора уезжать отсюда, и никакая сила не могла ее удержать. На сей раз.

Их семья в полном сборе за обеденным столом могла бы стать темой для большой статьи в журнале "Нэшнл джиогрэфик". Лейк зримо это себе представила. "Нашему репортеру удалось найти последний оплот Американской Мечты. Во главе стола восседает миллионер Карл Истмэн, который никому, кроме себя, своим успехом не обязан. Рядом с ним - его очаровательная супруга Эвелин, леди с загадочным выражением на лице. Вместе с ними в своем одиноком великолепии за столом сидит их чудный отпрыск по имени Лейк".

- Передай, пожалуйста… - Эвелин, кажется, забыла, что ей нужно.

- Соль, - подсказала Лейк. - Да, спасибо, - с преувеличенной грациозностью ответила, улыбаясь, Эвелин.

Вокруг стола неслышно скользили слуги, подавая один поднос за другим. Отбивные из ягнят, мелкий зеленый горошек, молодую картошку нового урожая. Супружеской чете пришлось немало пережить в прошлом, и теперь они могли позволить себе такой роскошный обед, который с удовольствием поглощали.

- Хочу сделать небольшое сообщение, - неожиданно сказала Лейк, но ее голос прозвучал чуть слышно, и она ненавидела себя за такую слабость. - Я уезжаю в Манхэттен. Буду там изучать театральное искусство. Вы сами говорили, что после получения степени младшего научного сотрудника в области изящных искусств в колледже нашей общины я буду вольна распоряжаться своей судьбой и продолжать заниматься тем, что мне нравится. Теперь я приняла решение.

- В самом деле? - сдавленно фыркнул Карл. Он никогда не хохотал, не гоготал. Он сдавленно фыркал. - И где же ты намерена жить?

- Найду где. Гринвич-Виллидж мне вполне по средствам.

Карл еще раз фыркнул. Эвелин гоняла вилкой по тарелке горошины.

- Мне удалось кое-что накопить, кроме того… у меня есть доверенность на управление имуществом.

Паника постепенно охватывала Лейк. Почему они оба молчат?

- Ты не имеешь права на доверенность до достижения зрелого возраста, то есть двадцати одного года. Прошу меня поправить, если я ошибаюсь. Насколько мне известно, тебе недавно исполнилось всего двадцать? По моим расчетам должен пройти целый год до получения денег по доверенности, - Карл наколол вилкой кусочек отбивной. - Ты, само собой, не рассчитываешь на мою финансовую помощь? Нет, это исключено, это недопустимо для такой независимой девушки с характером.

- Отлично, папа, - сказала Лейк, положив салфетку на стол. - Я выкручусь. Я отправляюсь наверх укладывать вещи. Не стоит беспокоиться обо мне, я сама доберусь до вокзала. Я могу дойти до него и пешком. Благодарю вас.

- Ты совершаешь ошибку, - заметил Карл, глядя в тарелку. Его поведение вообще исключало присутствие за столом Эвелин. Она, казалось, была ему за это благодарна.

- И мне и тебе известно, что твой дом - здесь.

- Вам ничего обо мне неизвестно, - огрызнулась Лейк. Ее бесила его доставляющая ему такое удовольствие самоуверенность.

- Но кто же знает собственную дочь лучше, чем ее отец?

- Я уезжаю. Уезжаю навсегда, - она решительно, твердой походкой поднялась по лестнице. Он отправился следом и остановился у нее за спиной так близко, что она забеспокоилась, как бы он не уловил запах того парня, с которым она провела вечер. Лейк решила не уступать.

- Хорошо, - бесцветным тоном сказал он. - Если ты настроилась на отъезд, то, полагаю, я не в силах тебе противостоять. Твоя комната остается за тобой, если надумаешь вернуться.

С невозмутимым видом он сошел вниз и присоединился за столом к жене, продолжая прерванный на несколько минут обед.

Лейк отправилась в кабинет отца, намереваясь разнести там все на куски. Но потом одумалась. К чему это приведет? Туда тихо придет слуга и спокойно уберет осколки. Она ничем не могла ему досадить.

Письменный стол был большой, из красного дерева, и, вероятно, весил не меньше тонны. Пространство для ног было таким громадным, что сама Лейк, когда была девочкой, любила там прятаться. Но Карл не разрешал ей входить в кабинет, в комнату, где хранились все его тайны. Ну вот, теперь она здесь. Нравится Карлу или не нравится, но отец обязан помочь дочери в начале ее карьеры. Она вытащила из его настольного "родолекса" листок и торопливо записала имя и номер телефона - " Ричард Дано, 872, Зап. 47-я улица; 555-7982 ".

В холле послышались грузные шаги.

- Что ты здесь делаешь? - сердито спросил Истмэн. - Ты ведь знаешь, что я запрещаю входить сюда.

- Могу заверить тебя, - улыбнулась она ему, - что этого больше не повторится.

С этими словами она отправилась в свою комнату, чтобы собрать вещи.

Истмэн тяжело опустился в кресло и обнял крышку стола как владелец, любящий принадлежащую ему вещь. Он ласково вытащил один из ящиков, пошарил рукой по дну и нащупал перевязанный ленточкой конверт. В нем хранились копии чеков, письма, квитанции, его личные бумаги, дневник. Он задвинул ящик. Его немного трясло. Боже, она была на грани раскрытия всех его тайн, хранившихся в массивном письменном столе.

Она скоро уедет, и, хотя ее отъезд обещал ему большую безопасность, все же, если говорить честно, он этого не совсем хотел. Он улыбнулся, оскалив волчьи зубы. Неважно, где она будет, как далеко уедет, она все равно будет принадлежать ему. Об этом знала и она, и он, хотя она притворялась, что этого не ведает.

Кто знает дочь лучше собственного отца?

Январь 1972 года

Карен Блум ехала в Нью-Йорк, чтобы расстаться с девственностью. Ее мать считала, что Карен отправляется в Нью-Йоркский университет, чтобы с трепетом изучать театральное искусство, но восемнадцатилетняя Карен решила, что 1972 год должен стать годом, в который какой-нибудь счастливый парень наконец сорвет ее лакомую вишенку. С этой целью Карен, во-первых, подала документы только в отдаленные от родного города Чикаго колледжи, во-вторых, сосредоточила все свое внимание на привлечении наилучших кандидатов, призванных решить судьбу вишенки Карен Блум, и, в-третьих, много времени отдавала молитве.