Александра Соколова - Просто мы научились жить (2010-2012)

– Да делать-то мне чего теперь? – Крикнула Лека, захлебываясь слезами.

– Понятия не имею, – ответила Ксюха и повесила трубку.

Лека долго смотрела на нее и слушала гудки, не веря своим ушам. А потом размахнулась и изо всех сил шарахнула трубкой о стену.

– Ну и пошла ты к черту!

– Вот это у тебя способ встречать гостей, – раздался сзади насмешливый голос, – мы звонили, звонили, а ты тут оказывается трубками швыряешься.

Лека обернулась, не обратив внимания на это "мы", и ахнула, увидев рядом с Дианой Светку, Риту и Тони. Они стояли, слегка смущенные, и немного удивленные Лекиным видом. А удивляться было чему – от резких движений через повязку на бедре выступили коричневые пятна, а лицо явно было лицом только что рыдавшей женщины.

– Привет, – мрачно сказала Лека, – идите на терассу, я умоюсь и приду.

Она скрылась в туалете и начала разматывать повязку.

– Дай я, – сказала вошедшая следом Диана, – чего ты размахалась-то? Врач же сказал – без резких движений.

– Зачем ты их привела? – Спросила Лека сурово и горько.

– Они сами хотели прийти, – пожала плечами Диана, – так что случилось?

Она стояла перед Лекой на коленях, и разматывала бинт, и глядя на ее черноволосую макушку Леке вдруг стало так грустно и так жаль себя, что поневоле вырвалось:

– Мой фильм провалился.

– Как? – Диана вскинула голову, и в ее глазах, голубых, чудесных глазах, было столько тепла и сочуствия, что Лека не выдержала – упала рядом на пол и разрыдалась, уткнувшись в теплое плечо.

– Он провалился, понимаешь? – Слова выплескивались из нее вместе со слезами. – Вся работа, многомесячная работа впустую! И самое ужасное, что со мной никогда так не было. Все, что я делала, было хорошо! А он взял и провалился. Я сделала дерьмовое кино, Ди.

Диана слушала, гладила по голове, обнимала.

– Послушай, – сказала она, когда Лека умолкла, – посмотри на меня.

Лека посмотрела.

– Когда я пришла в фигурное катание, первое что мне сказали – это "чем больше раз ты упадешь, тем больше у тебя шансов добиться успеха".

– Но им не понравился мой фильм!

– Да. Да, дорогая, им не понравился твой фильм. И это значит что ты возьмешь себя за задницу, вытрешь сопли, и сделаешь второй. А потом третий. И десятый. И каждый из них будет лучше чем предыдущий. Понимаешь, фокус же не в том, сколько раз ты упадешь. Фокус в том, сколько раз ты поднимешься.

Лека все еще всхлипывала, но потихоньку до нее доходили Дианины слова.

– А еще подумай вот о чем. Вложила ли ты в этот фильм всю свою душу, все свои силы? Показывала ли ты действительно то, что хотела показать? И в чем причина провала – в том, что ты показала неправильно или просто в том, что ты показывала не то.

– Я не справлюсь одна, Ди, – вырвалось у Леки.

Диана улыбнулась, уже мягко, и обняла Леку за шею.

– Однажды ты мне это уже говорила. Вернее, писала. Помнишь?

Лека кивнула.

– Тогда я не ответила, а сейчас отвечу. Ты не одна, и одна не будешь.

Их глаза встретились. В Лекиных яркой вспышкой прозвенел вопрос. И словно отвечая на этот вопрос, не заданный, но такой очевидный, Диана легонько поцеловала ее в губы.

– Идем, – сказала она, вытирая Лекины щеки, – нас ждут друзья.

И стало легко. Легко, как никогда в жизни. От одного осознания, что совсем не обязательно быть идеальной. Что можно ошибаться, и пробовать снова, и еще раз, и еще.

И просто жить. Просто. Жить.

Женька шла по парку возле Исаакия. Шуршали под ногами листья, и все вокруг было наполнено золотом – купол, переливающийся, блестящий, и деревья, и листва под ногами. Все было таким теплым и мучительно золотым.

И тянула сердце какая-то добрая и нежная грусть, наполняла до краев и выплескивалась новыми и новыми шагами.

И уже казалось неважным, что занесло ее снова в этот волшебный город, и почему она здесь, и как скоро уедет, да и уедет ли вообще… Важным было только это всеобъемлющее тепло и, пожалуй, наверное счастье.

– Женька! – Отзываясь эхом, раздался сзади чей-то крик, и как много в нем было веры, и неверия. Отчаяния и надежды на чудо.

Как много мгновений нужно, чтобы обернуться и найти ее глазами. Как много секунд потребуется чтобы сделать всего лишь несколько шагов. Секунд, сливающихся в одно чувство, в один крик, в одно счастье.

Она обняла ее так, словно не виделись целый век. Она зарывалась лицом в ее волосы, дышала осенним запахом духов, и держала, держала руками, чтобы больше никогда-никогда не отпускать.

– Как я скучала по тебе, – шептала Марина, прижимаясь сильнее и сильнее, хотя, казалось, сильнее уже просто некуда, – боже, как же я по тебе скучала, котенок…

А Женька молчала, и только губы ее шевелились возле Марининого уха в беззвучном и бесконечном "люблю".

Она гладила ее волосы, и снова зарывалась в них лицом. И плакала, кажется – поняла это, только почувствовав соль на губах. А следом за солью – ее губы.

Они целовались, стоя у фонтана, посреди золотой и чудесной питерской осени, и никакая сила не смогла бы оторвать их друг от друга.

– Я нашла тебя, – шептали одни губы в другие, – наконец-то я тебя нашла…

Им предстояло о многом поговорить, и не все из этих разговоров станут приятными и спокойными, и много слез еще будет выплакано, и много обвинений они выкрикнут друг другу, но сейчас им казалось, что все это совсем неважно. Важным было то, что через годы и километры боли они наконец-то сумели встретиться.

– Идем со мной, – попросила Женька, когда стало возможно разомкнуть объятия, – идем.

И они пошли – счастливые, влюбленные, держащиеся за руки и не верящие своему счастью.

Дошли до дворцовой, спустились на набережную, и там Женя сделала то, о чем чаще всего вспоминала, о чем больше всего мечтала – обняла Марину сзади, укутывая в свою куртку, зарылась лицом в волосы на ее затылке, и снова, уже который раз, беззвучно прошептала: "люблю".

Они стояли так до самого заката, и не хотели уходить. А потом, когда солнце зашло и они, счастливые до головокружения, проводили его взглядами, пришла ночь, полная новых открытий и новых чудес.

Марина за руку привела Женьку в свой дом. И целовала ее в лифте, в коридоре, в прихожей, на ходу стаскивая одежду и не давая сделать ни вдоха. Утянула в спальню, и там они, наконец, соединились – обнаженные, горячие и пьяные от любви и друг от друга.

И была нежность. Так много нежности, что от нее перехватывало дыхание и кожа покрывалась мурашками. И была страсть – сильная, яростная, оставляющая царапины на теле и восторг в душе. И было так, как было раньше. И так, как не было до этого никогда. И содрогаясь в оргазме, Марина снова – как много лет назад – сжимала бедра и кричала: "Женька! Пожалуйста… Женькааа!"