Сара Данн - Настоящая любовь

— А остальные пять процентов? — спросил Андрэ. О них я не знаю.

В конце концов Андрэ ушел, но только после того как оставил мне свою визитную карточку и записал мой номер телефона. Он взял с меня клятву, что я немедленно уведомлю его, если узнаю что-нибудь новенькое, и пообещал связаться со мной, как только что-нибудь новенькое станет известно ему. Я не представляла себе, как может мне помочь любая новая информация. Ведь и того, что рассказал только что Андрэ, было вполне достаточно, чтобы свихнуться. Вот что я хочу сказать: если мне становится известно, что женщину можно сравнить с наркотиком, то я убеждаюсь в том, что в постели она лучше меня. Нельзя сказать, чтобы в этом плане у нас с Томом были большие проблемы. Просто я называю отличным сексом тот секс, который в обсуждении не нуждается. А секс без обсуждения представляется мне чем-то невозможным. Для меня вообще невозможным представляется все то, что не нуждается в обсуждении. Иногда мне хочется, чтобы я походила на тех людей, которых встречаю на улице. У них, как мне кажется, нет вообще никакого внутреннего мира — хотя вполне возможно, что кое-какой внутренний мир у них все-таки имеется. Я полагаю, это одно из определений внутреннего мира, которое недоступно другим, когда они встречают вас на улице — но вы знаете, о каких людях я говорю. О людях, которые идут по жизни, умудряясь ни о чем не думать.

Я знаю, что когда с вами случается нечто подобное, когда от вас уходит приятель или муж, уходит потому, что у него роман с другой женщиной, от вас ожидают заявления в духе: «Мне обидно не за секс, а за ложь». Но правда состоит в том, что в моем случае все дело было именно в сексе. Я всегда ясно давала это понять. Кроме того, мне казалось бессмысленным возмущаться насчет лжи. Даже после того как Андрэ ушел и я начала складывать недостающие кусочки головоломки, вспоминая всю ту ложь, которой кормил меня Том. Он рассказывал, что задерживается на работе допоздна и играет по шесть часов в сквош в субботу после обеда, что уезжает в командировку на уик-энд — все это было для меня обычным интеллектуальным развлечением, игрой ума, конечно, с налетом мазохизма, но не более того. А вот кошмаром, достававшим меня и способным разбудить посреди ночи, была мысль о том, что Том и Кейт сейчас вместе, что Том и Кейт занимаются сексом. Я все время думала об этом. Я представляла себе, как прихожу пораньше с работы, открываю дверь подъезда, поднимаюсь по лестнице, открываю дверь в нашу квартиру, кладу свою сумочку на столик в прихожей, сбрасываю туфли, вхожу в спальню и застаю их, занимающихся любовью. Я негромко вскрикиваю от удивления, а потом убегаю, вниз по лестнице и через дверь подъезда на улицу, потому что так, наверное, положено поступать в данных обстоятельствах, но еще и потому, что мне хочется узнать, не бросится ли Том вслед за мной. Мне хотелось увидеть, по крайней мере в своих мечтах, достанет ли у Тома порядочности, чтобы вылезти из постели, обмотать вокруг талии полотенце и выскочить следом за мной на улицу с криком: «Господи, Алисон! Это не то, что ты думаешь!» Я так часто мысленно прокручивала этот сценарий, что в конце концов перестала убегать; я просто входила и останавливалась в дверях, глядя на них с холодным презрением, совсем как Гвинет Пэлтроу в фильме «Осторожно, двери закрываются». Сейчас, когда я подумала об этом, мне пришло в голову, что и всю сцену я позаимствовала оттуда же. Но даже при этом я достигла определенного прогресса в своем воображении.

Я сознаю, что, наверное, не сумела избежать опасности придать сексу слишком большое значение, если только это возможно (в чем я втайне сомневаюсь). Да, вероятно, все дело именно в том, что я действительно придаю ему большое значение. Я всегда думала, что если бы обладала большим опытом в этой области, если бы я переспала с большим количеством мужчин, то мне было бы легче. Мне было бы о чем вспомнить. Но в жизни все не так, и ничего такого не было. Мне, пожалуй, не стоит говорить вам, со сколькими мужчинами я спала. Просто ограничусь утверждением, что их число было меньше пяти. Больше одного, но меньше пяти.

И не три или четыре.

Отчасти проблема заключалась в том, что я лишилась девственности очень поздно, на самом деле поздно — мне тогда уже было двадцать пять. Думаю, вы согласитесь, это крайне необычно — пожалуй, я бы не решилась на этот шаг, если бы меня не уговорил мой тогдашний психотерапевт.

— Когда вы приняли решение сохранять чистоту? — поинтересовалась Целеста, которая врачевала меня тогда, когда я наконец не выдержала и всей ей рассказала.

— Когда мне исполнилось тринадцать. Я была в церковном лагере. Я дала клятву, — ответила я.

— Кому? — поинтересовалась Целеста.

— Что вы имеете в виду?

— Кому вы дали клятву?

— Господу.

— Господу, — повторила Целеста и что-то нацарапала в своем желтом блокноте.

Вера в Господа была одной из тех вещей, от которых Целеста намеревалась меня избавить. В общем-то, это не совсем верно: у нее не было никаких проблем с моей верой в Господа, она просто не хотела, чтобы это мешало чему-нибудь другому в этой жизни. Например, моей свободе выбора или моей сексуальной жизни. Разумеется, в этом и заключается предназначение Господа. Вы отказываетесь от некоторых, наверное, самых интересных удовольствий в жизни, а взамен лишаетесь страха смерти.

— Решение, принятое в тринадцатилетнем возрасте, должно быть, заслуживает того, чтобы его пересмотрели в двадцать пять, — заметила Целеста.

Итак, мы произвели переоценку ценностей. Я бы сказала так: мы вообще произвели полную ревизию. Целеста сравнила наши рассуждения с эмбарго, наложенным на кубинские сигары. В шестидесятые годы это еще имело какой-то смысл, но сейчас? После разрушения Берлинской стены? После того как Макдональдс появился на Красной площади? Положа руку на сердце, скажу — меня не пришлось особенно уговаривать. Я подумывала об этом с тех пор, как Лэнс Бейтмен засунул руку мне в трусики в одиннадцатом классе, но тогда я сдержалась. Долгое время я ждала своей брачной ночи, но потом, когда это стало казаться мне глупым, напрасным и квазибредовым, я все равно ждала, по какой-то уже неведомой мне причине. Наверное, мне нужна была достаточно веская причина, чтобы перестать ждать.

В тот вечер я навестила своего приятеля, Гила-гомосексуалиста, и сказала ему, что наконец готова заняться с ним сексом. Эмбарго на пенис закончилось. Я сказала, что обсуждала это со своим терапевтом и что решение, принятое в тринадцать лет, представляется совсем не таким удачным в двадцать пять. А поскольку он считался моим парнем, то стал логичным кандидатом на дефлорацию. По дороге к нему я даже озаботилась приобрести упаковку из двенадцати презервативов, рассчитывая, что, узнав последние новости, он набросится на меня, разложив меня на полу в кухне, ну, может быть, и не двенадцать раз, но определенно больше трех, что оправдывало такое количество презервативов. Гил, однако, не разложил меня на полу кухни. Он просто восседал там, полируя свои ботинки новой щеткой с мягкой щетиной, и заявил мне, что ему нужно некоторое время на раздумья. Он не до конца был уверен, что правильно понял меня и что ему этого хочется.