Вера Колочкова - Научите меня любить

Вздрогнув от Ларисиного голоса, она выпала из несостоявшейся сонной картинки, торопливо принялась дергать молнию на сумке. Надо же, размечталась! Уже наяву грезить хорошими снами начала. Да и вообще… Разве на диване в гостиной, где ей теперь спать полагается, можно заснуть по-настоящему? Это ж не диван, это лежбище Рахметова с выпирающими вместо гвоздей пружинами. На этот диван хоть трезвой, хоть в стельку пьяной ложись, все одно бессонница будет обеспечена. А утром – головная боль.

Рука, наконец, нащупала в сумке содрогающийся от нетерпения телефон. Так и есть – мама звонит… И чего так рано, интересно? Спала бы себе, у нее ж отгул на понедельник был взят…

– Катя, ты на работе? – влетел в ухо мамин требовательный риторический вопрос, и тут же автоматически заныло напряжением предплечье, будто организм пытался исторгнуть из себя нотки требовательности.

– Да, мам. Где ж мне еще быть?

– Катя, пойди разыщи отца, я не могу так больше! Я сейчас проснулась и поняла – не могу! Я должна с ним поговорить. Это не может больше так продолжаться, это уже ни на что не похоже… Это же свадьба его дочери, в конце концов, а он вчера так и не появился! Как ты думаешь, что о нас подумали родители Стаса?

– Да ничего не подумали, мам. Ты же им сказала, что он заболел.

– А ты видела, какими глазами на меня Снежана посмотрела? Мне кажется, она догадалась… Боже, боже мой, уже все, наверное, об этом знают. Найди его, Катя! Мне надо с ним поговорить!

– Мам, но я же только-только на работу пришла… Я и без того каждый день отпрашиваюсь! Когда я работать буду? Неудобно же… – предприняла вялую попытку к сопротивлению Катя, наблюдая, как Лариса отчаянно подает ей какие-то знаки, указывая пальцем то на потолок, то на дверь. А потом, выставив средний и указательный палец, еще и «прошагала» ими в сторону двери, помогая энергичными кивками.

– Погоди, мам… – зажала Катя телефон в руке и нетерпеливо дернула подбородком вверх, подавшись всем корпусом к Ларисе.

– Да иди, говорю! – зашипела та заговорщицки. – Алены сегодня опять весь день не будет! Я тебе говорила, она новым проектом занимается! Иди, я тебя прикрою! Мать просит, а она еще кочевряжится…

– Ларис, но мне же работать надо!

Ее возмущенный свистящий шепот прозвучал скорее благодарностью, чем отказом. И без того ясно было, что маме она отказать не сможет. Но хоть возмущением эту ясность прикрыть, как прикрывают красивой ажурной скатертью грубую занозистую столешницу.

Лариса лишь развела руки в стороны да закатила глаза к потолку, улыбаясь. Вроде того – видали мы здесь таких, работящих. Потом, правда, свою пантомиму еще и в слова приодела, прошептав коротко:

– Ладно, ладно, не выпендривайся. Потом сочтемся – должна будешь.

– Хорошо, мам. Я все сделаю, как ты просишь, – поднеся телефон к уху, твердо проговорила Катя. – Я отцу скажу, что ты себя плохо чувствуешь, ладно? Что у тебя сердце прихватило? Чтобы он домой бегом бежал?

– Да говори что хочешь!

Трубка в ее руках всхлипнула короткими гудками отбоя, и Катя вдруг отчетливо представила, какое у мамы сейчас лицо. Гневное, решительное и одновременно жалкое, будто на нее палкой замахнулись. И не просто так замахнулись, для устрашения, а именно для удара. И скорая боль неотвратима, и ничем от нее не прикроешься. Разве что гневом, как той же ажурной скатертью на грубой столешнице. Совершенно бесполезным уже гневом.

Надо же, а раньше ей и в голову не могло прийти, что мамин гнев может быть таким… бесполезным. Таким не страшным. Таким жалким и беззащитным. Странное, странное ощущение. Непривычное. А может, ничего в нем странного нет, и она просто злорадствует, как несчастная потерпевшая? Хотя не похоже… Злорадствующие обычно удовольствие от своего злорадства испытывают, а с ней сейчас ничего такого не происходит. Скорее, наоборот. Маетно внутри, пусто как-то. Неловко. Совестно. А может, это в ней жалость проснулась – неловкая и маетная? Может, она такая и есть – жалость? Спала, спала и вдруг проснулась?

– Ну, чего расселась? – встала со стула Лариса, потянулась хлипким тельцем, как беспородная кошка. – Эх, я бы тоже сейчас по личным делам гульнула… Только вот беда – дел никаких нет…

Уверенная, что отец опять торчит под окнами роддома, она и направилась прямиком туда. Однако отца там не оказалось. Два раза обежала вокруг серого неприютного здания – нет! И номер его не отвечает… Хотя можно было и не звонить, отец никогда с собой телефон не берет. И где теперь его искать? На работу к нему идти? Нет, на работе его точно нет, он же отгулы взял. А может… Роженица Светочка знает? Хотя теперь уже и не роженица, а наверняка молодая мать. Она-то уж точно знает.

Пристроившись рядом с каким-то мужичком, трепетно заглядывающим в окна роддома, она прокричала нерешительно:

– Све-та!

Вздрогнув, мужичок уставился на нее неодобрительно. Потом проговорил тревожным свистящим шепотом:

– Тихо, не кричите вы… У них сейчас как раз кормление отправляется…

Так и сказал – «отправляется». Как будто речь о молитве шла. Однако, несмотря на «отправление кормления», сразу открылось два окна на втором этаже. Две молодайки уставились на нее в ожидании. И которая из них та самая Света, интересно?

– Мне нужна Света, у которой ребеночек по отчеству Валентинович! – нашла неожиданный выход из ситуации Катя.

– Ой, мамочки… – пискнула в окне та молодайка, что помоложе, – что-то с Валечкой случилось, да?

– Нет, ничего с вашим Валечкой не случилось! – торопливо прокричала Катя, пытаясь разглядеть повнимательнее свою нечаянную собеседницу. – Я как раз у вас и хотела спросить: куда это он запропастился?

– Так он, знаете, сейчас ремонт в моей комнате делает… А вы кто?

– А я его дочь. Младшая. Меня Катя зовут.

– Ой… – снова пискнула Света, прижав ладошки ко рту, и отступила на шаг от окна в глубь родильной палаты.

Испугавшись, что она вообще скроется с глаз от испуга, Катя помахала рукой, улыбнулась приветливо – ничего, мол, не трусь, не съем же я тебя вместе с ребеночком.

– Погодите, погодите, Света… А когда он сюда придет? Скоро?

Света ей ничего не ответила. Но и в родильной палате не скрылась. Наоборот, начало с ней происходить что-то странное. Опершись руками о подоконник, она вдруг подалась вся из окна, вытянув вперед худую шейку, расплылась в счастливой улыбке. Мотнув вверх подбородком, проговорила, как пропела:

– Так вон же он идет, Валечка…

Катя обернулась – отец и впрямь суетливо поспешал по дорожке, бережно неся в оттопыренной руке пакет-маечку. И тоже смотрел туда, в окно. И улыбался придурковато. Молодой счастливый папаша. Картина маслом, ни дать ни взять. А молодая счастливая мать чуть из окна ему навстречу не выпорхнула. Вторая картина маслом. А она, взрослая дочь молодого счастливого папаши, в эту картину никак не вписалась, выходит. Стоит меж ними, торчит символом его не первой молодости да прежней несчастливости.