Агония Иванова - За чужие грехи

— Ничего особенного, — поспешила успокоить ее Татьяна, смахнула с лица слезинки и развернулась к ней, — просто приснился дурной сон, — под названием жизнь — закончила она про себя.

— А… хорошо, — Люся вздохнула облегченно, — ты не бойся. Я с тобой.

— Спасибо тебе, Люська, — Таня слабо улыбнулась и потрепала подругу по и без того растрепанным темно-русым волосам, и задержала руку у нее на лбу, вдруг почувствовав что-то неладное.

— У тебя температура, кажется, — сказала она и, аккуратно высвободившись из объятий Люси, протопала босиком на кухню, где сестры хранили аптечку, и вернулась уже с градусником.

— Ерунда, — отмахнулась Люся, — я здорова, — но спорить с Таней было бесполезно, и последнее, что ей оставалось это поставить градусник и засечь время.

— А Наташа еще не вернулась… — грустно констатировала она, глядя на старые часы, висевшие на стене. Их очень любила их мама, они достались ей от дедушки и до того, как они сломались из них даже вылезала механическая кукушка.

— Не беспокойся… — начала Таня, которая правда совсем не представляла себе, как утешать подругу и что говорить, чтобы это звучало убедительно, — она вернется… просто иногда близкие нам люди встречают других людей, которые близки им… и чужды нам. И если мы действительно любим своих близких, то должны принять и этих людей тоже… Если действительно любим, — зачем-то повторила она. Глаза у Люси лихорадочно блестели из-за температуры, но при этом взгляд оставался равнодушным и пустым, словно она вообще не слышала, что она только что сказала.

— Но… — все-таки подала голос она, — я чувствую, что это совсем не тот человек… он использует ее! Он… он… — Люся запнулась и вдруг Таня увидела в ее лице что-то такое, чего не ждала там совсем увидеть. Может быть ей показалось, но в это мгновение в мягких чертах детского Люсиного лица явно отразилось что-то похожее на зависть.

Но разве это может быть так? Чему тут завидовать? Или… Таня совсем запуталась, она чувствовала, что с каждой минутой все меньше и меньше понимает Люсю. Ей начало казаться, что их отношения — это доверие только с одной стороны, какой-то фарс, игра. Ведь невозможно столько лет знать человека и при этом совершенно его не знать. Люся знала о Тане все, кроме, разве что того, о чем девочка сама не хотела рассказывать. А она? Что знала она?

Итак, девочку, сидящую рядом с ней на узком жестком диване зовут Людмила. Через пол года ей исполниться шестнадцать лет. Она учится в одиннадцатом классе. У нее есть сестра Наташа, с которой они вместе неразлучно всю свою жизнь. Отец бросил их через несколько месяцев, после рождения Люси. Их мама попала в автокатастрофу четыре года назад. Они отказались от удочерения родственницей из Архангельска и остались жить вдвоем с сестрой под присмотром опекунского совета и тети Вали, матери Миши.

Все.

Только почти ничего из этого не относилось к самой Люсе, ничего не говорило о ее личности, характере, пристрастиях. А в глубине этих темно-серых глаз был целый океан, полный тайн и загадок, в который так хотелось проникнуть, окунуться. Но можно ли выйти оттуда живым? Волны его жестоки и жаждут смерти.

— Все будет хорошо, — зачем-то пообещала Таня, если бы она хоть немного в это верила. Но ей нужно было сказать хоть что-то, потому что ее собственные мысли начинали разъедать ее изнутри, а этот океан внутри глаз подруги погружать в себя, толкать к каким-то странным неведомым ей раньше порывам.

— Ты в это веришь? — Люся словно прочитала ее мысли, даже взгляд стал немного более осмысленным.

— Не знаю, — честно призналась Татьяна, — но хотелось бы… Давай сюда свой градусник, — Люся вздохнула и нехотя протянула его подруге. Таня присвистнула.

— Тебе лучше остаться дома, — изрекла она, — тридцать восемь и семь.

— Но я не чувствую, правда… это ошибка, — запротестовала Люся, — мне нужно найти Наташу…

— Нет, не нужно тебе никого искать, — возразила Таня, — тебе нужно лежать. А Наташу я сама найду.

— Правда? — с надеждой спросила Люся, — спасибо тебе, Танечка…

Таня даже улыбнулась тому как нежно и тепло это прозвучало.

Никто кроме этой странноватой девочки раньше не был с ней так ласков. Мама? Мама все время была на работе, и Таня могла ее понять, мама врач, она спасает людей. Может быть, Таня тоже станет врачом, и когда-нибудь будет спасать людей. Когда-нибудь.

Хотя ей бы хотелось спасать их уже сейчас. И этого желания хватало на троих.

Люсю, Наташу и… пожалуй, себя.

Ночь близилась к концу, когда вдруг кто-то нерешительно позвонил в дверь. Кир в пол голоса чертыхнулся, Наташа все равно проснулась и теперь растерянно щурилась, пытаясь понять, где она и что происходит.

— Не беспокойся, — сказал ей Кир, коротко поцеловал в щеку и принялся искать одежду, — я открою. И кого только черти принесли…

Впрочем, у него было одно предположение. И оно оказалось верным. На пороге стоял Владимир и как-то нехорошо улыбался.

— Ты что, сдурел что ли? — недовольным и хриплым после сна голосом спросил Кир, не торопясь пускать его в квартиру.

— Прости, мы с Леней ездили в Питер, но вернулись только сейчас, — объяснил Владимир, одергивая куртку.

— И что мне в честь этого? И ты думаешь, мне это имя что-то говорит? — продолжал нападать Кир.

— Я просто ключи от квартиры забыл, а тебе я оставлял копию, — напомнил друг, наконец-то отказавшись от долгих вступлений, — а о Леониде я тебе говорил, я хотел вас познакомить.

— Понятно, — буркнул Кир и все-таки пропустил его в квартиру, — тебе придется посидеть до утра, только тихо, ибо я не могу сейчас их искать…

— Почему?! — изумился Владимир.

— Не твоего ума дело, — Кир проводил его на кухню, как-то нервно покосившись на закрытую дверь спальни, вытянул из пачки сигарету, но, вспомнив о чем-то своем тут же положил ее обратно. Снова обернулся на закрытую дверь и вдруг предложил:

— А давай пройдемся немного?

— Ну… эээ… хорошо, — растерялся Владимир, и они снова вернулись в прихожую, и вышли уже вместе.

— Что все это значит? — уже на улице спросил друг.

— Не хочу будить ребенка, — спокойно и равнодушно ответил Кир, доставая из кармана всю туже многострадальную пачку сигарет и наконец-то затягиваясь терпким горьким дымом.

— Ребенка!?… — Владимир застыл на месте, как каменное изваяние, — это тот ребенок, о котором я думаю!?

— Я не знаю, о каком ребенке ты думаешь, — усмехнулся Кир. Так незаметно они добрели до набережной, где было пустынно. По водной глади залива бежали легкие волны, и небо на востоке быстро светлело.

— Кира… ты даже не понимаешь, какая ты мразь, — упавшим и каким-то совсем другим голосом продолжал Владимир, прижал пальцы к лицу, потом запустил их в длинные светлые волосы, — господи… А если ее родители узнают?