Агония Иванова - За чужие грехи

При мысли о ней по телу разливалось живительное тепло, наполнявшее каждую клеточку. Таня… Танечка…

Но где она? Где?…

Владимир не вытерпел и набрал ее домашний номер. Долгое время никто не отвечал, но после нескольких минут длинных гудков трубку взял мужчина с хриплым неприятным голосом, и не сложно было догадаться, что это ее отчим.

— Да? — хмуро откликнулся он.

— Здравствуйте… — неуверенно начал Владимир, — а можно Татьяну?

— А кто ее спрашивает? — недоверчиво поинтересовался отчим и Владимир почувствовал острое желание явиться туда и все-таки избить его за все хорошее.

— Друг.

— Какой это друг?

— Миша, — нашелся Владимир и услышал в ответ пьяный смех.

— Да ладно. Она только что ушла гулять с Мишей… — он собирался нажать что-то еще, но Владимир торопливо нажал на отбой. Что-то внутри него полыхало адским пламенем и он не знал, как его потушить.

Как ушла…? Как она могла? Они же договорились… Она же должна была бежать с ним… Значит, она попросту снова сбежала от него. С этим мальчишкой. Может быть она любит его? Но почему его?!

Владимир разбил кулак о мраморную стену здания вокзала, кто-то за его спиной выругался в его адрес, но он не обратил внимания и торопливо пошел к подошедшему поезду.

Как наивно было полагать, что и в правду что-то может получиться. Она же сама говорила с таким сомнением… Из-за Миши? Вот тебе и девочка с чистыми глазами! Как он не заметил лжи в этих прекрасных глазах?

— Прощай, Таня, — произнес он одними губами, заходя в вагон, уверенный в том, что больше никогда сюда не вернется. Никогда!

Матери не оказалось дома. Только отчим и как обычно равнодушная к окружающему миру Люся, совсем переставшая реагировать на внешние раздражители. Она сидела на кровати, уставившись в одну точку на полу и молчала.

— Мне очень жаль, что с тобой случилось такое… — Таня присела перед ней на корточки, — и я ничем не могу тебе помочь… Я уезжаю… — она нервно обернулась на темный проем коридора, не подслушивает ли их отчим, а потом махнула рукой. Теперь ей было все равно. Совсем скоро он будет далеко-далеко и ничего не сможет сделать ей. Пусть хоть голову о стену разобьет, его любимая игрушка больше не будет его!

— Прощай, Люся, — Таня наклонилась к девочке и поцеловала ее в холодный, как у покойницы лоб. «И в правду, как мертвая…» — подумала она, забрала сумку с вещами и поспешно вышла из комнаты.

— Куда это ты собралась? — осведомился отчим, нарисовавшись в коридоре. Он был немного пьян и держался за стену, чтобы сохранить равновесие.

— С Мишей гулять, — отмахнулась она.

— А зачем тебе такая большая сумка?

— Мы отнесем вещи сиротам, — соврала Таня и была очень горда собой, потому что Борис нахмурился, но поверил.

— Какие вы добрые, — потянул он, — а ночь ты тоже у Миши провела?

«Мои ночи тебя не касаются!» — закричала про себя Таня, но сдержалась. Она вспомнила, что говорила Люсе и подумала, что ненависть причинит боль ей самой и уничтожит скорее ее, чем отчима. Это такое чувство, напоминающее бумеранг. С какой силой ты зашвырнешь его в реальность, с такой силой оно вернется к тебе и ударит.

— У одноклассницы, — сказала девушка вместо прощания, она была уверена в том, что видит этого человека последний раз в своей жизни.

Как легко, как прекрасно она чувствовала себя. Впервые в жизни она испытывала такое чувство полета, как будто ее ноги вот-вот оторвутся от земли и она начнет шагать по воздуху навстречу звездам и сияющему солнцу.

Таня остановилась и высоко запрокинула голову, чтобы посмотреть на него — огромное, сияющее, теплое, наконец-то улыбнувшееся ей.

«Неужели? Неужели мой томительный плен окончился?» — спрашивала она сама себя и не верила в эти слова. Три года мучений, унижения, страха и ненависти к себе остались позади и перед ней лежала совсем другая дорога.

Она ясно видела впереди огромную сияющую дверь, которую нужно было распахнуть, чтобы обрести потерянное счастье и, казалось бы, навечно ушедшее детство. Таня мысленно потянулась пальцами к двери и прикоснулась к холодной кованной ручке в форме головы льва, сжимавшей кольцо. По ручке словно проходили электрические разряды, приятно щекотавшие кожу…

А мама? — на мгновение засомневалась Таня. Она обязательно позвонит ей, когда будет возможность и скажет… скажет, что должна была так поступить. Что встретила свою… любовь? Какое, право, непривычное слово. Что уверена в своем поступке и не может теперь сделать иначе. Что она обязательно окончит школу, где бы она не оказалась теперь и поступит в лучший медицинский университет, который найдет, чтобы стать таким же хорошим врачом, как и ее мама. Ей же будет приятно знать, что ее дочь тоже хочет спасать людей?

А Миша? Он не любит ее, а всего лишь пытается заполнить пустоту в своей душе, образовавшуюся там со смертью Наташи. Он хороший, добрый человек, но не должен совершать ошибку, связывая себя с ней.

А Люся… Нет, о ней лучше не думать, потому что она уже где-то там, за дверью, исчезла, сбежала к своим матери и сестре, покинув реальность. Здесь осталось только ее тело, которое совсем скоро догонит душу.

Таня открыла дверь и увидела сияющее солнце прямо перед собой. Оно обнимало ее своими лучами, щекотало кожу и улыбалось.

Девочка решила поспешить, чтобы не опоздать к Владимиру, и прибавила шаг, наслаждаясь на ходу этим приятным ощущением и щурясь от солнца.

Снег, падавший с неба лежал у нее на плечах, на смешной вязанной шапке, на лице, но она все равно чувствовала солнечный свет. Хмурые небеса и прохожие смотрели с непониманием на улыбающуюся девочку.

Быстрее, быстрее! К новой жизни… К чему-то прекрасному и светлому, необъятному и сияющему, как это солнце.

Загорелся зеленый свет, Таня в каком-то забытье сделала шаг на дорогу и очень отдаленно, глухо как из-под воды услышала визг тормозов.

Все ее тело пронзила острая боль, но она все равно чувствовала эту легкость. Она летит, летит прямо к солнцу, чтобы тоже обнять его, обнять в ответ.

Люсе вдруг стало больно. Ни с того ни с сего она вскочила с кровати, как будто проснувшись ото сна и сжала кулаки, чтобы вынести невыносимую боль.

Она пыталась понять, что произошло и мучительно оглядывалась кругом. Комната… Все вещи в ней, мебель, обои, к которым она привыкла, все было прежним и неизменным. Но ощущение, сейчас пронзившее ее как лезвие, было очень реальным и пришло откуда-то извне.

На плохо слушающихся ногах, почему-то вдруг ставших ватными, девочка дошла до окна и оперлась на подоконник. Морозный воздух, пробиравшийся в открытую форточку, немного отрезвил ее, но она никак не могла сбросить с себя этот морок.

В таком же состоянии она добрела до кухни и налила воды в стакан, половину пролив на столешницу. Пальцы дрожали и даже зубы отбивали какой-то ритм. Да что же это, что?!