Татьяна Герцик - Самое ценное в жизни

Как-то ранней весной шла мимо своей бывшей альма-матер, уткнувшись взглядом в черный, обнажившийся из-под снега асфальт, стараясь не смотреть на красивое старинное здание, с которым было связано столько надежд. Поскользнувшись на пятачке серого льда, чуть не сшибла высокого авантажного мужчину, идущего навстречу. Скороговоркой извинившись, продолжила путь, так и подняв глаз, но была остановлена сильной рукой. Мужчина схватил ее за локоть и насмешливо воскликнул:

– Танечка! Не нужно сбивать меня с ног! Пусть даже от восторга после долгой разлуки!

Она подняла голову, узнала своего институтского руководителя и засмущалась. От нее столько ждали, а она… Профессор с неудовольствием отметил ее болезненный вид, затравленный взгляд, и строго сказал:

– Таня, насколько я знаю, вы бросили писать. Это плохо, очень плохо. Господь дал нам талант не для того, чтобы мы зарывали его в землю. Вы помните эту притчу?

Татьяна уныло кивнула головой. Осведомленность Юрия Георгиевича не удивляла – он всегда всё знал о своих любимцах. Ей стало совсем нехорошо. Она знала, что он прочил ей большое будущее. Но вот не получилось.

Отведя ее в сторонку, чтобы не мешать прохожим, мэтр горячо продолжил:

– Таня, давайте-ка возвращайтесь в нормальную жизнь. Я знаю о вашем разводе, но сколько можно хандрить? Вы, кстати, в курсе, что муниципалитет выделил мне новую мастерскую в чудном старом особняке? Почти двести квадратов! Простор, свет, высоченные потолки! Там уже работают знакомые вам Миша с Сашей. Есть и другие мои выпускники. Приходите и вы. Насколько я помню, вы никогда не были мизантропом и вполне можете работать в дружеской компании. Мне хочется собрать под своим крылом всех своих учеников, подающих надежды.

Не раздумывая, она с благодарностью согласилась. Это было счастьем – прийти в огромный светлый зал, пропахший масляными красками, крепким кофе и табаком, слушать споры молодых художников и писать, писать.

Мастерская действительно была великолепной – в верхнем этаже старого особняка, с пятиметровыми потолками, насквозь пронизанная светом и той особой аурой, что бывает только в присутствии настоящих талантов. Татьяна начала истово, как в молодости, работать, отдавая любимому занятию каждую свободную минуту.

Когда снег полностью сошел и подсохли лесные тропы, Юрий Георгиевич стал вывозить свою дружную когорту на пленэр. Намазавшись репеллентами от клещей, беззаботной гурьбой выезжали на машине преподавателя, затем рассредоточивались по облюбованным уголкам, и писали. Кто что.

Татьяна любила простые русские мотивы – одинокую печальную березку на опушке леса с безнадежно опущенными ветвями или гордую сосну, прячущую за чопорной гордостью боль и разочарование.

Юрий Георгиевич никак не комментировал ее картины, пока она не написала маленькое прозрачное озерцо в окружении церемонных колючих елок. Он долго рассматривал уже готовую картину, потом вздохнул.

– Танечка, вы стали настоящим художником. Без всяких скидок на возраст. Может быть, я насыплю вам соли на еще не зажившие раны, если скажу, что развод пошел вам на пользу, как полноценной творческой личности? В вашем таланте появилась глубина и страстность, которой не было прежде. Да и мастерства прибыло. Хотя пока всё уж очень печально. Но это пройдет, попомните мои слова. А Толик что? Пустышка. Блестящая снаружи и гнилая внутри. Но это вы и без меня знаете. То, чем он теперь занимается, и есть его предел. На большее ему рассчитывать нечего.

Как ни странно, но эти утешительные слова расстроили Татьяну. Почему раньше никто ей не говорил, что ее избранник – пустой человек? Если бы до свадьбы ее предупредил об этом тот же Юрий Георгиевич, которого она беспредельно уважала, она бы крепко подумала, прежде чем ставить свою подпись на брачном свидетельстве. Эх, если бы повернуть время вспять!

В один из чудных летних дней мэтр, пройдя на середину мастерской, гордо вскинул руку, требуя внимания, и торжественно провозгласил:

– Дети мои! Надеюсь, моя новость не станет для вас непосильным искушением. Первого октября я еду в турне по Европе с выставкой наших картин, которые после ее закрытия будут распроданы широкой публике. Так что готовьтесь, дети мои! Заканчивайте, что не закончено, доделывайте, что не доделано! Скоро вы начнете покорять мир! – И обыденно добавил: – В вашем распоряжении остался один месяц!

Татьяна внимательно просмотрела свои картины, выбрала более-менее законченные, всего вышло десять, писанных маслом, и несколько акварелей. На всех печальная русская природа. Прищурив глаза и склонив голову набок, оценила впечатление. Н-да… Сплошное уныние.

Вернувшись в общежитие, переоделась в домашний безрукавый халатик с яркими белыми ромашками. Повертелась перед зеркалом и пришла к неутешительному выводу – что-то надо с собой делать. Мало того, что кислая вся, как перестоявший кефир, так еще и мышцы обвисли, стали вялыми и дряблыми. С детских лет занималась в разных спортивных кружках, в институте – аэробикой, а вот теперь обо всем забыла. Это всё последствия депрессии! Пора за волосы вытаскивать себя из затянувшей трясины.

Решив, что завтра же начнет посещать спортивный клуб, достала пастельные краски, приколола к мольберту лист ватмана и задумалась. Душа чего-то просила, но вот чего? Закрыла глаза и попыталась сосредоточиться.

Мысли начали принимать странную, почти осязаемую форму. В голове возник некий образ, еще не оформившийся, но очень желанный. Рука потянулась к ватману и сама собой начала набрасывать пастелью сначала неуверенные, а потом всё более четкие контуры симпатичного домика с верандой и мансардой, стоявшего в глубине запущенного старого сада. Это весна. Нежная зелень, голубое небо и прозрачный свет. Возрождение. Выход из долгой зимней спячки.

Целую неделю по вечерам не заходила в мастерскую к Юрию Георгиевичу, усердно трудясь над своим домиком. Основной сюжет оформился сразу, а вот над деталями пришлось потрудиться. В субботу, пристально рассмотрев свое творение и сделав пару заключительных штрихов, увидела, что получился удивительно привлекательный дом. Именно в таком ей хотелось прожить всю оставшуюся жизнь.

Показывать картину никому не стала. Купила дешевую пластмассовую рамочку контрастного с общим тоном темно-коричневого цвета, вставила в нее лист и повесила над маленьким журнальным столиком, стоявшим у окна. Иногда, в редкие свободные минуты, сидя за столиком с кружкой чая в руках, придумывала, что же должно быть внутри такого чудного жилища.

К октябрю приготовила все картины, кроме, естественно, «Дома в заброшенном саду», и принесла в мастерскую. В последний день сентября довольный усердием своей дружины профессор упаковал выставочные картины, устроил для друзей маленький прощальный вечер, и вместе с женой, Верой Ивановной, хорошо владеющей английским и французским, отбыл по маршруту Хельсинки-Стокгольм-Брюссель. Оставшаяся команда, набравшись терпения, осталась дожидаться известий.