Марселла Бернстайн - Обет молчания

По другую сторону алтаря был воздвигнут вертеп, тщательно изготовленный руками индейцев, странный и трогательный. Они слепили из глины фигурки Пресвятой Богородицы, святого Иосифа и ангелов, целую деревню с крошечными домами, постоялым двором и рынком. Все фигурки были ярко раскрашены, панорама была освещена огоньками и установлена на фоне куска фольги. Приезжий священник подарил им баночку искусственного снега, который разбросали повсюду. В течение недели перед Рождеством они каждый день репетировали сцену рождения Христа, сопровождая ее песнопениями.

Сестры чинно расселись по местам, и началось детское представление. Самая ответственная роль в нем была поручена трехлетней Мигуэле, которая стояла, цепко ухватившись за руку старшей сестры. Опустив пушистые ресницы, девочка с кожей цвета спелой маслины наклонилась над крошечными фигурками, чтобы положить маленького Иисуса в условленное место рядом с остальными персонажами. Четыре недели назад ее родителей силой вытолкали из дому, завязали глаза и увезли на джипе без номерных знаков. Все, кроме Мигуэлы, знали, что они никогда не вернутся. Сестра Гидеон взглянула на чисто-белый снег, затем на спящего Младенца. Ей захотелось подняться. С большим трудом ей это удалось. Должно быть, усталость. Внезапно она почувствовала, что в ее теле словно опрокинулся сосуд с горячей жидкостью. Боль появилась неожиданно, непонятно откуда.

Она застыла, боясь пошевелиться. Наверно, колика или расстройство желудка. Она попыталась выпрямиться, но ее охватил новый приступ. Она ощущала, как невыносимая боль извивается и рвет ее изнутри, словно огромная хищная птица, вцепившаяся мощными когтями в свою добычу.

Помимо воли из груди сквозь сжатые зубы вырвался бессвязный крик мучительной боли и жестоких страданий. Он утонул в возбужденном шуме и пении, никем не услышанный.

Она задыхалась и не могла вырваться из замкнутого пространства, переполненного толкающимися людьми и сочетанием запахов детских тел, белых цветов, которыми она собственноручно украсила алтарь, и дешевых духов «Пасион» с ярко выраженным мускусным ароматом, который в равной мере нравился и мужчинам и женщинам.

Держась за живот, она поспешила выбраться наружу, мимо счастливых лиц, которые не обращали на нее никакого внимания. Она добежала до двери и с силой толкнула ее.

Она надеялась, что глоток свежего воздуха спасет ее. Но снаружи воздух оказался пропитанным тем же приторным ароматом огромных лилово-белых цветов. Этот аромат черной маской все плотнее и плотнее сжимался на ее лице, не давая дышать. Резкими, судорожными движениями она сорвала застежки белой накидки, ей было душно. Острая боль вновь пронзила все ее существо, все глубже впиваясь в нее с невероятной жестокостью, с такой силой, что у нее остановилось дыхание, и она не могла ни кричать, ни звать на помощь.

Белая стена поплыла перед глазами, и ее вырвало прямо на побелку.

Сестры отнесли ее в келью. Это не потребовало особых усилий — тело сестры Гидеон было истощено. Маленькая комнатка находилась на втором этаже.

Боль не давала покоя. Она завладела ею, подчинила себе, то заставляла извиваться и корчиться на кровати, то пронзала судорогой. Тело ее покрылось липким п о том. Разламывалась голова. Медсестра поставила ей градусник, потом еще один. Ей были хорошо известны эти симптомы.

— Впредь не забывайте опускать накомарник. Скорее всего, в этом причина вашей болезни.

Малярия здесь была поводом для серьезного беспокойства. Многие монахини, пренебрегшие этой мерой предосторожности, поплатились за это своими жизнями. Теперь в защитном арсенале имелись сетки, всевозможные спреи и таблетки от москитов.

— Нет-нет, я опускала сетку, — пересохшими губами произнесла сестра Гидеон. — Еще, на всякий случай, я пила палудрин.

Худощавой рукой она откинула со лба волосы. Влажные темные пряди прилипли к голове. Она, как и все остальные, стриглась, подравнивая концы таким образом, чтобы они не выглядывали из-под головного убора. Уже несколько недель она плохо ела. Медсестру беспокоило ее состояние. С таким же беспокойством она отмечала про себя усталость, вялость и мутные взоры других сестер, чье здоровье также было предоставлено ее заботам. Любая болезнь могла перерасти в эпидемию, последствия которой было трудно предсказать. Болезни здесь были другими, порой настолько неожиданными, что даже двадцатилетний опыт не позволял ей утверждать, что она знает о них все. Укусы насекомых, названия которых были известны только энтомологам, воспалялись мгновенно. Оводы впивались в кожу и откладывали яйца. Развившиеся личинки, спрятанные глубоко в ранке, паразитировали в организме человека. Множество несчастных случаев происходило из-за неосторожного обращения с инструментами. Мачете и ножи с широкими пластинами лезвий оставляли глубокие порезы. Работа в саду могла явиться причиной сильнейшей аллергии. Одна из монахинь на целую неделю лишилась зрения из-за млечного сока сорняков, которые выпалывала.

Миссионерки жили в таком же замкнутом маленьком мирке, как и в обители в Уэльсе. Жили и трудились, не покидая стен монастыря. Большую часть дня — раннее утро, послеобеденное время и вечер — они посвящали молитве. Медсестра вздохнула. Людям, незнакомым с этой стороной религиозной жизни, трудно представить, насколько она была тяжела. Но ради красоты, спокойствия и умиротворенности, которыми она сполна вознаграждала, стоило проводить часы, стоя на коленях, даже когда валишься с ног от усталости после целого дня работы в школе.

Ничего удивительного в том, что сестра Гидеон заболела. Она и без того была хрупкой. А сейчас в своей ночной сорочке она напоминала угловатого беззащитного жеребенка.

— Простите меня за то, что причиняю вам столько хлопот, — чуть слышно произнесла она.

Медсестра никогда прежде не обращала внимания на внешность этой молодой женщины. Внешность не имеет значения. Душа человеческая — вот что ценно. Но сейчас ее белое одеяние, точеный профиль и прозрачная кожа, которая чаще всего встречается у рыжеволосых, напоминали ей Мадонну с картины, виденной ею в юности в итальянской церкви, которую она посетила однажды во время каникул.

— Тебе не за что просить прощения. — Она продолжила осмотр. Она говорила тихо, не задумываясь над значением своих слов, успокаивая, утешая. — В том, что с тобой происходит, нет твоей вины. Не терзай себя. Через несколько дней ты поправишься. А теперь покажи мне, где болит.

Сестра Гидеон положила руку себе на грудь, ближе к сердцу.

— Здесь, — сказала она.

Медсестра слегка нажала в область диафрагмы. Лицо сестры Гидеон исказилось от боли. Она закрыла глаза и издала негромкий стон.