Кейт Фернивалл - Содержантка

— Я скоро вернусь, малышка, — тихонько произнес он и погладил по непослушным волосам, таким же огненным, как у него. — Всего пара недель. — Лицо его словно ожило, он широко улыбнулся и поцеловал ее в лоб. — Это работа, — добавил он. — Мне нужно съездить в Париж. Но если твоя мама не поторопится, мне придется ехать на вокзал без тебя.

— Нет! — захныкала она, потому что всегда махала папе рукой на прощание, когда провожала его на вокзале.

— Послушай, — сказал он и, чтобы успокоить, прижал к ее уху часы.

Неожиданно она вспомнила их тихое тиканье. Оказалось, что у часов свой голос, мягкий шепот, он зачаровал настолько, что глаза ее распахнулись от удивления, а личико в форме сердца замерло, когда она сосредоточенно вслушалась.

— Они разговаривают! — выдохнула она.

— Вот, попробуй. — Он вложил часы ей в руку, и они заполнили всю ее ладонь, изумив своим весом. — Они золотые, — пояснил он.

Она внимательно осмотрела тончайшую гравировку, узор из линий не толще волоса, а когда папа повернул их и открыл заднюю крышку, движение миниатюрных шестеренок и пружинок привело ее в истинный восторг. Так вот где скрывался их голос!

— Я думала, тебе нужно спешить на поезд, Йене.

Это был голос матери. Она улыбнулась и протянула ему руку так, словно более ни секунды не могла выдержать без прикосновения к нему. Волосы ее были распущены и ниспадали на плечи. Папа выпрямился во весь свой немалый рост, и Лида увидела, как вновь случилось чудо… Так же как всегда. Папа приходил домой раздраженный, или недовольный, или уставший, а потом он встречал маму, и от этого внутри у него как будто загорался какой-то огонь. В нем сгорали и раздражение, и недовольство, и усталость.

Мать нежно взяла у нее из рук часы и вернула ему со словами:

— Она еще слишком мала, чтобы играть с такими вещами.

Но папа украдкой улыбнулся Лиде и подмигнул. А потом началась суматоха, все вдруг заспешили, и она опомниться не успела, как оказалась на вокзале, среди громких звуков, запахов, криков, среди гор багажа… И моря слез. Лида тогда подумала, что вокзал — это то место, куда взрослые приходят плакать. Папа обнял их, расцеловал и вошел в вагон. Последние слова он выкрикнул из окна, когда поезд уже тронулся и стал набирать скорость, обдав себя огромным облаком пара.

Что-то красное. Лида напрягла память, но это не помогло. И все же она была уверена, что там было что-то красное. А потом она вспомнила. Он махал им красным платком. Вверх и вниз, пока тот не превратился в микроскопическую точку. Как капелька крови.

Мама вытирала слезы, но Лида не заплакала. В кармане папы тикали часы. Вращались шестеренки. Шестеренки времени, маленькие зубчики, которые цеплялись друг за друга и двигали стрелки. Эти шестеренки приведут его обратно к ней. Она сжала кулачки и прислушалась к их голосам, которые продолжали тикать в ее голове.

Рабочая зона была на прежнем месте.

Она не переместилась.

То, чего она больше всего боялась, не случилось. Они не собрали пилы, топоры, не сложили их в телеги и не переехали в другую часть леса, подальше от железнодорожного полотна. Лида вздрогнула. Но не от холода, а от облегчения. Она почувствовала, как руки ее покрылись гусиной кожей, отчего на них дыбом поднялись тонкие золотистые волоски, и прислонилась лбом к холодному стеклу, как будто это могло приблизить ее к отцу. За окном простиралась плоская, как сковорода, промерзшая равнина в белых пятнах снега. Большие участки были полностью очищены от деревьев, и стали видны длинные каменистые проплешины, отчего там, где раньше переливалась тысячами оттенков зелень, теперь была видна лишь стальная серость.

Неужели то же самое случилось и с папой? Этот переход к советской серости?

Кончиками пальцев она прикоснулась к стеклу, отвернувшись от окружавших ее одноцветных военных форм.

Папа, я здесь. Шестеренки привели меня к тебе. Колесики все еще вращаются.

Лида поднялась и потянула за кожаную ручку так сильно, что окно вагона поползло вниз, пока с глухим стуком не остановилось, раскрывшись до конца. От ворвавшегося в купе морозного воздуха она чуть не задохнулась. Сразу же раздались недовольные голоса:

— Эй, закрой окно!

— Черт, холодно же!

— Ты что, спятила? Хочешь мне все хозяйство отморозить?

Но она не слышала криков. Все ее внимание было устремлено на то, что было за окном, где вдали виднелись верхушки сторожевых башен, серые точки на спичечных ножках на фоне очищенного морозом синего неба. Сначала она не заметила людей, работающих на краю леса. Сердце ее так и упало, но очень скоро поезд, продолжая свой путь по железной дороге, проехал мимо огромного штабеля сосновых стволов, которые лежали на земле, как тела убитых в бою солдат. Лида решила, что их, должно быть, будут сплавлять по какой-нибудь реке (она видела подобное в Китае), но нет. По крайней мере не здесь. Эту гору древесины явно должны были погрузить на телеги.

Впереди показалась телега. Катилась она ужасно медленно и, хоть была еле видна, явно двигалась в сторону штабеля. Лида попыталась пересчитать количество крошечных фигурок, впряженных в нее, но было еще слишком далеко. Она несколько раз моргнула и снова стала считать. Их должно было быть не меньше двадцати. Впившись в фигуры глазами, она уже не замечала ничего другого.

— Гражданка! — Это был мужчина в костюме, тот самый, с часами, но на этот раз голос его звучал резко. — Закройте, пожалуйста, окно!

Она не услышала его. Он прикоснулся к ее локтю и приподнялся, как видно собираясь сделать это самостоятельно, но, прежде чем он успел взяться за ручку, Лида достала из висевшей у нее на плече сумки два больших ярко-красных узла. Оба они были связаны из платков, и внутри каждого лежал для утяжеления какой-то груз.

— Послушайте-ка… — Человек в костюме начал терять терпение.

Она уже видела впереди, в нескольких сотнях метров от рельсов, группу работающих заключенных, их было всего четверо. Они копали землю лопатами, наверное, расчищали от камней дорогу. Лида сорвала с шеи красный платок, высунулась, насколько могла, из окна и отчаянно замахала этим ярким куском материи. Вперед-назад, вперед-назад, чтобы привлечь к себе внимание.

— Пожалуйста, — неслышно прошептала она, — поднимите глаза.

В лицо ей ударило облако копоти, вылетевшее из трубы локомотива. Фигуры стремительно приближались. Но никто из них не отрывал взгляда от лопаты. Неужели они не хотят видеть человеческих лиц в окнах вагонов? Может быть, свобода стала для них невыносимым зрелищем? Сто метров. Ближе к ним она не подберется никогда. Лида взяла один из платков с грузом, высунула руку в окно и запустила его вверх. Пока он ярко-красной птицей по дуге летел сквозь дрожащий воздух, она набрала полные легкие воздуха и издала долгий истошный крик. Никто из зэков не посмотрел в ее сторону.