Меган Харт - Голые

Однажды я сделала снимок, изображавший вид вниз по коридору. Свет из окна в конце этого коридора создавал тени под светильниками, которые были недостаточно причудливы, чтобы считаться антиквариатом, просто старые. Мне удалось запечатлеть расплывчатую, туманную фигуру в углу – нечто, напоминавшее по силуэту женщину в длинном платье, с волосами уложенными в высокую прическу. Возможно, игра света или оптический обман. Изображение получилось настолько не в фокусе, что мне никак не удавалось хорошенько его рассмотреть. Но в ночи подобные этой, когда я едва ковыляла на своих двоих от утомления или явного перебора с общением, мне представлялось, будто я ощущаю утешительную руку этой дамы, которая помогает мне идти.

Я с трудом дохромала несколько шагов от дверного проема до кровати, по дороге сбрасывая одежду, и опустилась на мягкий матрас с горой подушек и одеял. Я без лишних церемоний сбросила их на пол, прекрасно осознавая, как негодовал бы по поводу такой небрежности Патрик, но слишком утомленная, чтобы складывать все аккуратно на стоявшем под окном сундуке. Я потянулась к тумбочке и пошарила внутри, найдя рядом с упаковкой бумажных носовых платков и бальзамом для губ маленькую квадратную коробочку с затычками для ушей. Я держала их здесь на случай таких вот ночевок – точно так же, как оставила запасную коробку с «женскими штучками» под раковиной в ванной.

Через полминуты я погрузилась в благословенную тишину, хотя время от времени поднимавшаяся снизу волна басов все еще немного вибрировала в моем желудке. Я натянула огромную футболку, которую вытащила из нижнего ящика тумбочки, и уютно устроилась под тяжелым стеганым ватным одеялом, надежно подсунув одну из подушек между коленями, чтобы облегчить давление на мою ноющую спину. Я не могла слышать собственного дыхания, хотя тяжелый глухой стук сердца все еще звучал в моих ушах.

Я не могла заснуть.

…В свой второй год обучения в колледже я делила комнату с тремя девушками. Студенческое общежитие, в котором я хотела остановиться, было забито битком. У меня был выбор: жить в другом здании, довольно далеко от аудиторий и кафетерия, или перебраться на один семестр в переоборудованную под жилье учебную комнату. Второй вариант был не таким уж и плохим. Комната была просторнее клетушек общежития, это означало, что у нас всех появилось чуть больше места. К тому же учебное помещение располагалось на углу здания, поэтому вместо одного маленького окна, как в обычных комнатках, у нас появилось целых четыре, да еще и огромных. Единственным недостатком жилища оказалось полное, абсолютное отсутствие уединенности. Пришлось забыть о приглашении в эту комнату парней – здесь невозможно было даже мастурбацией заняться без публики.

Не знаю, как насчет моих соседок, одна из которых была представительницей благочестивых христиан, чья миссионерская позиция не имеет ничего общего с сексом, но я всегда была и, подозреваю, всегда останусь страстной фанаткой самоудовлетворения. В то время я прибегала к одной уловке, позволявшей достичь желаемого эффекта: нужно было тереться о подушку, засунутую между ногами. Медленно, плавно сжимая внутренние мышцы, я постепенно приближала себя к кульминации, пока не достигала блаженства, крепко сдавливая подушку. Я не занималась этим уже очень давно – теперь, когда жила одна, можно было раздеться догола и сделать это хоть на столе в гостиной, если бы душа пожелала. Не то чтобы я когда-нибудь так поступала, конечно…

Но я не забыла, как это делать, как сжимать, расслаблять и осторожно двигать бедрами вперед-назад, именно так. На мгновение мной овладело смущение, но я отбросила все мысли о неловкости прочь – ради оргазма. В конце концов, я не мешала той парочке любовников, не вламывалась к ним, не подглядывала через окно. Шоу на веранде свалилось на меня, как подарок на межконфессиональный праздник, а не в моих правилах было возвращать подарки только потому, что они не совсем мне подходили.

Воспоминание о стоне Алекса Кеннеди скользнуло по мне в темноте, направившись прямо к впадине внизу моего живота, внутрь меня. Вниз, к моему клитору. Я даже немного дернулась рядом со своей подушкой. Интересно, каково это – быть причиной того, что заставило Алекса издать столь чувственный звук?

Внезапно я ощутила, что подошла к грани наслаждения. Я снова дернулась, сжимая свои внутренние мышцы, удерживая их в стиснутом состоянии, а потом расслабляя. Медленные, сладостные волны оргазма начали накатывать где-то глубоко внутри. Я зарылась лицом в подушку и впилась зубами в ее мягкость, пытаясь заглушить звук своего собственного стона. Зажмурив глаза, я каталась на волнах удовольствия…

Из всех снимков, которые мое сознание сделало той ночью, я все еще могла видеть один – его лицо.

Когда я проснулась, в доме было тихо. Я потянулась под тяжестью одеял. Кончик моего носа и щеки замерзли, и это не предвещало ничего хорошего остальной части моего тела – если бы я, конечно, отважилась покинуть свою теплую пещеру. Дом Патрика и Тедди был старым, отапливался он неравномерно, а я прошлой ночью забыла открыть задвижку батареи. Возможно, холодно было только в моей комнате, либо промерз весь дом – это зависело от того, включили ли хозяева систему отопления до того, как отправились спать.

Мой желудок громко заурчал. Мочевой пузырь, самый эффективный будильник из всех, что у меня могли быть, напомнил о вине, выпитом накануне. И, что было еще хуже, мое сознание упорно заставляло меня снова и снова вспоминать события прошлой ночи – ярко, отчетливо, во всех деталях.

Неужели я и в самом деле испытала оргазм, представляя Алекса Кеннеди, наслаждавшегося минетом? Кажется, так и было. Я опять потянулась, ощущая приятную мягкость под собой, тепло – вокруг меня, легкое прикосновение гладкой ткани к своему животу там, где была завязана моя огромная футболка. Я ожидала от себя чувства стыда или, по крайней мере, смущения, но нет. Ни-че-го. Все-таки я была удивительно распущенной.

Осознание этого наконец-то заставило меня поднять свой зад с кровати, потому что по-настоящему распущенной можно быть исключительно с пустым мочевым пузырем и полным желудком. О первом я позаботилась без особого труда, вприпрыжку пробежав вниз по холодным голым доскам деревянного пола коридора в ванную, где была такая стужа, что я могла видеть пар своего дыхания. Когда я мыла руки над раковиной, горячая вода буквально ошпарила мою кожу. Я бросила горящий желанием взгляд на ванну, эту старомодную бадью на ножках в виде когтистых лап, которую Патрик ненавидел, а я жаждала всеми силами души.

Внизу, на кухне, было восхитительно тепло. Нагретый воздух потоком струился вверх из открытой решетки в полу – прямо под кухней располагалась отопительная печь. Минут через двадцать я наверняка должна была бы вспотеть, но пока просто упивалась жарой. А еще наслаждалась видом полок, ломившихся от остатков еды со вчерашней вечеринки, – все было разложено по пластмассовым контейнерам и аккуратно расставлено в соответствии с размером и формой. Работа Патрика. Я могла лишь догадываться, до которого часа он не ложился спать, наводя порядок, прежде чем Тедди заставил его отправиться в кровать. Большим плюсом чистоплотности моего друга было то, что я могла не сомневаться: ничего из этой еды не спровоцирует у меня пищевое отравление. Патрик был ярым сторонником торжеств со шведским столом, который был сервирован холодными или горячими блюдами – в зависимости от ситуации.