Алана Инош - Ты

Да, читать чужие письма — непорядочно, но я тянусь к ним, потому что в них ещё живёт частичка тебя, излучая тепло и улыбаясь мне незримо. Всё плывёт перед глазами от слёз; прозрачная солёная капелька остаётся на костяшке пальца, которым я провела по нижнему веку. Пять новых писем... Два, судя по отображённой в списке входящих первой строчке — явно по работе, а вот три остальных — от какого-то Солныша. В сердце вонзается нежданная иголочка недоумения и тревоги... Дрожащий палец кликает по самому последнему письму, а всё нутро словно ошпаривает струя кипятка.

"Ежонок мой, привет! Куда ты запропастился? Уже неделю не отвечаешь((( Я беспокоюсь! Ты что, дуешься? Твой Солныш".

С первого взгляда меня больше всего поражают эти местоимения — "мой" и "твой". Хм, "Ежонок". Я-то думала, что я — единственная, кому позволено называть тебя ласкательными именами, но, как выяснилось, такие же права имеет и ещё кто-то. Для меня это такая невыносимо болезненная неожиданность, что даже дух перехватывает на миг. Будто под дых ударили. Рука тянется открыть другие письма, в том числе и твои ответы...

Часы тикают, отсчитывая секунду за секундой — моё время без тебя. За окном — августовские сумерки, а передо мной развёрнута переписка. Всматриваюсь в аватарку этого Солныша... Кого-то эта девушка мне смутно напоминает, будто я где-то видела её. Блондиночка с маленькими серёжками в розовых ушках. В своих письмах она упоминает детали, из которых становится понятно, что работает она медсестрой в офтальмологическом отделении. Из твоих ответов я узнаю её имя — Юля. Ну конечно! Та сестричка, которая сидела возле тебя после операции и рассказывала анекдоты... Тебе удалили глаз и часть зрительного нерва из-за опухоли, выписали, и я благополучно забыла об этой девушке. Я даже не подозревала, что твоё с ней знакомство продолжилось.

Сквозь саднящую и щиплющую боль, будто на открытую рану плеснули йод, я читаю её письма к тебе, пытаясь понять, была ли между вами лишь переписка или же вы встречались и общались лично. На последнее в письмах нет ни намёка: вы нигде не договариваетесь о встрече, не назначаете ни места, ни времени. Но нежность, пропитывающая каждую строчку посланий твоей собеседницы — как мне кажется, непозволительная — невыносимо больно ранит меня.

Твои ответы ей — ласковые, но сдержанные. Нежностей, которые допускает Юля, в твоих письмах нет, твой тон — тёплый и дружеский, но нигде нет ни сюсюканья, ни приписок "обнимаю" или "целую". Но ты позволяешь ей слишком много в отношении себя — все эти ласкательные прозвища, интимный тон, притяжательные местоимения. Не пресекаешь, не ставишь её на место.

Так, а вот и то, что я искала... Выяснение отношений.

"Юля, я понимаю твои чувства. Довольствоваться лишь дружбой тяжело, но другого я не могу тебе дать. Но это не так уж мало, потому что друг (настоящий, конечно, а не просто приятель или знакомый) — это такой же близкий человек, как возлюбленный/ая".

Юля соглашается с твоими доводами, плачет, смиряется, но и после этого не оставляет своих нежностей и интимного тона. Она делится с тобой всеми своими переживаниями, проблемами, радостями. Прогулявшись по осеннему парку, она посылает тебе аромат этой прогулки посредством нескольких фраз, а прочитав какую-то книгу, описывает впечатления и мысли. Часто она выражает свои чувства и состояние музыкой: в письмах встречается много ссылок на выложенные в Интернете песни и клипы. Ты тоже шлёшь ей музыку, иногда — стихи. Она также пытается сочинять стишки — корявые и неуклюжие, иногда с уморительнейшими перлами. Ты не критикуешь её любительские творения, ведь они написаны от всей души. Ты даёшь ей советы, успокаиваешь, если она расстроена, а она от письма к письму доверчиво раскрывает тебе свою душу... Ну, и невольно — мне, читающей сейчас без разрешения чужую переписку.

Вот только разрешения спросить я не смогу. И теперь уже неважно, встречались ли вы в реале, потому что в окна смотрит августовская ночь, а квартира заполнена такой же тишиной.

"Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети", — ответил чужой женский голос, и мне под диафрагму заполз парализующий холод тревоги.

Восемь вечера. Полчаса проползли с убийственной медлительностью, а мой мобильный всё ещё не мог поймать сеть. Где же ты? Я перебирала в голове варианты, стараясь отбросить плохие предчувствия. Возможно, ты встретила друзей — ребят из состава бывшей группы... Или организовались какие-то дополнительные занятия в школе. Хотя нет, ты обычно звонила и предупреждала, если где-то задерживалась. Почему ты не смогла сделать это сейчас? Сломался телефон? Села батарейка?

Тревога дрожала пружиной. Курица с рисом почти остыла, я походя сжевала пару ложек, почти не ощутив вкуса. Августовская тишина ватой заложила уши... И вдруг — звонок домашнего телефона вонзился мне в душу, заставив подскочить. Сердце радостно трепыхнулось: ты! Наверно, ты не могла дозвониться на мой заглючивший мобильный.

— Лёня, слава Богу, ты дома... Не могу до тебя дозвониться с трёх часов дня! Я даже заезжала, но тебя не было.

— Привет, Саш, — пробормотала я. — У меня, похоже, мобильный завис, сеть не ловит. А с трёх до пяти пятнадцати меня действительно не было дома. И Яны что-то до сих пор нет. Не могу до неё дозвониться.

Александра на пару секунд замолчала. От этой паузы у меня похолодела спина.

— Лёнь... Я сейчас приеду, это не телефонный разговор.

— Что случилось? — помертвела я.

— Лёнечка... Дождись меня, ладно? Приеду — расскажу.

Голос твоей сестры прозвучал устало и измученно, и тревога взвилась к потолку, забилась там раненой птицей. На травмированную ногу было больно наступать, но я не могла усидеть на месте и, хромая, мерила шагами комнату, а потом уселась на кухонный подоконник и стала высматривать знакомую машину. Ожидание колючей проволокой тянулось сквозь душу...

Когда джип Александры остановился у дома, от этой "проволоки" остался кровоточащий болезненный след. Соскок с подоконника, боль в ноге, прихожая.

Александра перешагнула порог, прикрыла за собой дверь, а я по её лицу пыталась угадать, что случилось. Выглядела твоя сестра, как всегда, элегантно: облегающие светло-серые брюки из стрейч-атласа подчёркивали её изумительные длинные ноги. Что поделаешь: наверно, при любых обстоятельствах мой взгляд будет притягиваться к ним... Даже если настанет конец света, и всё вокруг будет рушиться и взрываться, я буду смотреть на ноги Александры. Впрочем, стоило мне взглянуть ей в глаза, как я застыла ледяной скульптурой.

Глаза твоей сестры были настолько безжизненны, что у меня мелькнула мысль: как она вообще доехала? Пустые, как выбитые окна заброшенного дома, они остановились взглядом где-то у меня за плечом, и пару секунд мы стояли неподвижно: я — в леденящем ужасе ожидания, твоя сестра — в этой жуткой заторможенности. Моргнув несколько раз, Александра усилием воли придала взгляду живое человеческое выражение, взяла меня за руку и повела за собой в комнату.