Линн Шнернбергер - Ботоксные дневники

Продавщица тщательно упаковывает серьги, и мы покидаем магазин в рекордно короткое время с маленькой овальной коробочкой из синего бархата. Жаку уже известен следующий пункт нашего путешествия — единственное место, куда можно отправиться после такой экстравагантной покупки. Это его отель, расположенный всего в одном квартале от «Тиффани».

— Я хочу посмотреть на тебя, когда на тебе не будет ничего, кроме твоих сережек с бриллиантами, — между поцелуями шепчет мне на ухо Жак, пока мы поднимаемся в лифте в его номер.

Если говорить об афродизиаках, то могу вас уверить, что посещение «Тиффани» не идет ни в какое сравнение с поеданием устриц. Я едва владею собой. Только-только успев выйти из лифта и открыв дверь в его номер, мы сбрасываем с себя одежду.

— Надень серьги, — напоминает мне Жак.

Я срываю ленту с коробки, с которой, впрочем, обращаюсь гораздо осторожнее — вдруг она мне еще пригодится.

— Иди сюда. Встань передо мной, дорогая. Дай мне посмотреть на тебя, — говорит Жак. Он лежит на кровати обнаженный, подложив под голову подушки, чтобы лучше видеть меня.

Вместо этого я быстро укладываюсь рядом с ним на мягкие простыни и подставляю ему одно сверкающее ухо.

— Потрясающе, просто потрясающе. Как же мне тебя отблагодарить? — игриво спрашиваю я.

— Встань, я хочу видеть все.

— Но здесь не на что смотреть. Кроме меня, здесь никого нет, — смеюсь я.

— Именно тебя я и хочу видеть, — уговаривает он меня. — Ты красивая. Tue е tres belle [74] Ты очень красивая (фр.). . Позволь мне насладиться твоей красотой.

Я нехотя спускаю ноги с кровати и смотрю на свой довольно круглый животик. Сколько еще можно его втягивать? И почему мне так трудно поверить, что мой любовник считает мое тело красивым? Что, увидев меня в полный рост, он восхитится, а не тут же обратит внимание на варикозные вены и рыхлые, чересчур женственные бедра?

Собравшись с духом, я встаю и откидываю назад волосы. Не самый лучший жест: моя шея никогда не отличалась совершенством формы. Но, поймав взгляд Жака, я вижу в его глазах только обожание и сама почти готова поверить в свою неотразимость.

Он медленно встает с кровати и идет ко мне.

— Tres, tres belle, — повторяет он, обнимая меня и покрывая мое лицо поцелуями, и я растворяюсь в ответной страсти. — Иди ко мне, — говорит он и неожиданно поднимает меня, одной рукой обняв за плечи, а другую просунув под колени. Я неловко болтаю ногами, и настроение у меня портится. Такие сцены хороши только в мелодрамах. Во всяком случае, я теперь не могу думать ни о чем, кроме своего чрезмерного веса. Наверное, он не рассчитывал, что я такая тяжелая, и только галантность не позволяет ему тут же швырнуть меня на пол.

— Отпусти меня, или у тебя будет грыжа, — говорю я Жаку. Как романтично! Почему бы не добавить, что в его возрасте следует еще и слегка сгибать колени, когда поднимаешь тяжести, — чтобы не сорвать поясницу?

— Non, non, ты легкая, как перышко, — уверяет он, но все же торопливо подходит к кровати и опускает меня на простыни.

— Это из-за бриллиантов, — шучу я. — Ты купил такие большие камни, и в серьгах я стала весить гораздо больше.

— Ш-ш, — говорит Жак, заглушая мои глупые шутки поцелуями. — Ш-ш-ш, — повторяет он, растягивая звук, потом легонько целует мои груди и нежно проводит рукой по моему телу.

Каким-то непостижимым образом моя неуверенность в себе исчезает, из головы уходят все мысли, и в следующие два часа я не способна ни о чем думать — могу только чувствовать.

На ужин я прошу подать мне в постель икры и шампанского, но Жак заявляет, что заказал столик в заведении, которое я непременно должна посетить.

— Это мой любимый ресторан, — говорит он. — Да и кому не нравятся «Времена года»?

«Времена года»? В моем списке он стоит на одной строчке с «Ле Сирк» и «Ае Бернардин». И не важно, что мой сарафан не самый подходящий наряд для такого шикарного места. В своих новых сережках я могу явиться куда угодно.

— Конечно, я с удовольствием пойду во «Времена года», — с воодушевлением заявляю я.

— Non, нам нужно лишь спуститься вниз, mon amour. Может, ты не заметила, но этот отель называется «Времена года». У ресторана же какое-то глупое название — «Пятьдесят семь — Пятьдесят семь», поэтому я называю его так же — «Времена года».

Что ж, хорошо, мы просто сделаем вид, что сидим в Гриль-зале. Или ужинать принято в зале с бассейном? Никак не могу запомнить.

— Мне надеть что-то еще, — продолжаю я кокетничать, или хватит бриллиантов?

— Надеть, — отвечает Жак. — Мне нужно с тобой серьезно поговорить, и, думаю, ты будешь лучше себя чувствовать в одежде.

Я опять ощущаю комок в горле. Он купил мне бриллианты. Мы весь день занимались любовью. Теперь ему понадобилось со мной серьезно поговорить. Или он хочет о чем-то меня спросить? Как бы ни хорошо мне было с ним сейчас, я пока не готова дать ответ. «Но ведь я и не должна отвечать ему сегодня вечером, — в который раз напоминаю я себе. — Я ничего не обязана говорить ему сегодня вечером».

Ресторан мне нравится, пусть даже это и не настоящие «Времена года». Метрдотель внимательный, обслуживание вполне достойное, а официант, слава Богу, не чувствует необходимости представиться и поделиться своим мнением относительно меню. Карта вин предлагает большое разнообразие напитков, но Жак, как и следовало ожидать, останавливает свой выбор на французском бордо.

— За нас, — говорит он, поднимая огромный бокал. — За то, что мы снова вместе. Нам ведь очень хорошо вдвоем?

— Так хорошо, что впору чокнуться, — соглашаюсь я и протягиваю к нему руку с бокалом. Но Жак, вероятно, не совсем меня понимает, и я в который раз ощущаю сожаление, что он не настолько хорошо знает язык, чтобы оценить мой юмор.

Он ставит свой бокал на стол:

— Я не всегда бываю серьезным, mon amour, но сегодня особый случай. Я просто обязан сказать тебе, как много ты для меня значишь.

— Ты тоже много для меня значишь, — говорю я и беру его руку в свою.

— Bien. Это хорошо. — Он переплетает свои пальцы с моими. — Но все же позволь мне договорить. Когда я вернулся к тебе, у меня было очень трудное время. Я только что развелся. У нас с ней так ничего и не вышло. Она стала одной из многих женщин, которые ничего для меня не значили, и я был уверен, что больше никогда не встречу любовь. А потом я подумал о тебе. О нас.

Я поглаживаю его большой палец своим, а он сжимает мою руку и делает большой глоток вина. Может, он ждет от меня каких-то слов, но я не знаю, что ему сказать. Поэтому молчу. А Жак продолжает:

— Через столько лет я позвонил тебе, и ты вновь впустила меня в свою жизнь. И я подумал: «Эта женщина знает, что такое любовь. Знает, что любовь — это навсегда». И я перестал грустить. Ты дала мне понять, что я вновь могу полюбить и быть любимым. И за это, — тут он берет мои руки в свои, — я буду благодарен тебе всю жизнь.