Пат Бут - Майами

— Не думаю, что мамочка говорила о моей температуре. Она говорила о моей натуре.

— Твоей микстуре? Ты ведь не горький.

Он расхохотался.

— Некоторые люди не согласятся с тобой.

Кухня была строгой, просторной и готовой для действий, как стопки опрятной белой бумаги, лежащие возле пишущей машинки Стайна. Приготовление блюд, как и писательский труд, было занятием серьезным. Требовалось найти правильный подход. Питер открыл дверцу холодильника и вытащил оттуда креветки, купленные на рынке в семь часов утра. Еще достал серебристую упаковку с надписью «рыба-сабля», на которой стояло вчерашнее число. Он поставил рядом блюдо с креветками и рыбой-саблей. После этого вымыл руки, высушил их с торжественностью жреца перед жертвоприношением, и затем начал выгружать вещи, которые ему потребуются, на выскобленную, безукоризненно чистую кленовую разделочную доску. Камилла не отрываясь глядела на него, завороженная ритуалом, по опыту зная, что помогать папочке готовить означало глядеть на него.

— А можно я накрою на стол? — Он никогда особенно не интересовался этим, а вот мамочка любила это делать. Девочка схватила несколько ножей и вилок. — Это очень просто, когда я живу у тебя, потому что у тебя нет друзей, — сказала она, важно направляясь в столовую.

Питер улыбнулся. Да, он был один. Собственно, он не добивался этого специально. Просто так случилось. И верно, что у него не было множества друзей, потому что друзья были работой, причем обманчивой, в основном глупой, что особенно трудно было простить. Они занимали время и хотели от тебя разных вещей, а он никогда не мог вспомнить ничего толкового, что бы они ему дали взамен. И кроме всего прочего, они были частью действительности, врага фантазии, и как таковые несли с собой опасность для его драгоценного творчества. Друзья любили запутывать грезы, что пригрезились тебе.

Он работал быстро, подобно хирургу, спасающему чью-то жизнь. Оливковое масло, уксус, дижонская горчица, перец, каменная соль, немного мелко нарубленного чеснока для винегрета. Немного листьев эндивия, тонких ломтиков редиса, тонких, как бумага, ломтиков помидоров, чтобы украсить блюдо с устрицами. Куски жареной рыбы-сабли, слегка намасленные и посоленные, положены бок о бок на гриль. Салат был бескомпромиссно зеленым. Французский батон, свежий, с утреннего рынка, подогревался в духовке. Молодой картофель, тугой и влажный, заправлен маслом и посыпан садовой мятой. В холодильнике стояла банка с майонезом собственного приготовления, а в морозилке бутылка «Монтраше». Последнее, что он сделал, но не последнее по важности, это «домик Ширли», как любила Камилла.

Луиза вышла из гостиной с глазами, полными мыльной неверности и поблекшей страсти.

— О, вы стряпаете ужин для Камиллы?

— Нет, завтрак для попа.

— Вот уж и не знала, что вы это могете.

Он предположил, что она имеет в виду ужин. С луизиными мозгами никогда не знаешь точно, что она хотела сказать.

— Папочка, ты ведь готовишь ужин, — захихикала Камилла.

— Я пытался пошутить с Луизой, но мне кажется, что она еще не вернулась домой из Санта-Барбары, — сказал Питер с вялой усмешкой. Он терпеть не мог эту мясистую гору, которая присматривала за Камиллой, но с няньками нельзя было обращаться слишком грубо, а то они возьмут и уйдут.

— Послушайте, Луиза, поскольку я уже сделал основную работу, то, может, вы пойдете и соберете все к завтрашнему дню, а я уложу Камиллу спать, после того как мы поедим.

— О, папочка, я не хочу уезжать завтра. Можно мне остаться в Ки-Уэсте вместе с тобой? — Она подбежала к нему и прилипла к ноге.

Он почувствовал, как у него защемило в груди, в том месте, где считал, что ощущает сердце. Она была единственной, кто когда-либо прикасался к его сердцу и когда-нибудь сможет прикоснуться. Никогда до этого он никого не любил. Это было довольно просто. Женился он с энтузиазмом ученого-социолога, выполняющего практический эксперимент, и когда пришло время для развода, расставание было дружеским, словно между двумя сокурсниками, которые жили в одной комнате, а теперь разъезжаются в разные стороны. Он вовсе не имел ничего против любовных связей жены. Учитывая его затворнический образ жизни, и что вся его страсть была сосредоточена на работе, ему казалось это самым разумным. Его обидело, что она сбежала от него к психиатру. Это показалось незаслуженным и оскорбительным, особенно потому что парень занимался практикой психоаналитика, помогая несчастным людям в их погоне за более понятным несчастьем. Хорошо еще, что Камилла была слишком мала, чтобы быть посвященной в тайны сыновней зависти к отцу и комплекса Электры. Однако, если ужасные слова из научного жаргона когда-нибудь слетят с ее губ, он затеет серьезный разговор с торговцем словами из Пасадены, забравшем его жену.

— Ну, моя хорошая, запомнишь наш ужин? Ты теперь такая большая девочка. Давай зажигать свечи.

За столом она старалась вести себя как можно тише, но это ей не очень-то удавалось. Она ела немного, но перепробовала все, и старалась быть такой же серьезной, как и он. Время от времени она залезала к нему на колени и просила, чтобы он кормил ее, а она нашептывала ему на ухо, что любит его, и еще удивлялась, почему от этого его глаза подергивались влагой.

— А у тебя все в порядке, папочка? — вдруг спросила она.

Он засмеялся сквозь слезы, застилавшие ему глаза. Как могла такая малышка задать подобный вопрос?

— Да, конечно, у меня все прекрасно. Я просто счастлив, вот и все.

— А что ты будешь делать, когда я уеду?

— Я собираюсь поехать в Палм-Бич навестить своего друга. У меня ведь есть немного друзей.

— А кто это? — Камилла поглядела на него с подозрением. Ей хотелось, чтобы ее папочка был только с ней.

— Очень старый друг по имени Мери Уитни. Она устраивает прием, и я собираюсь поехать туда на лодке.

— А ты любишь ее? — О, вероломный отец.

— Нет, конечно, нет. Это просто моя знакомая, вроде как твои подружки для тебя. Она очень забавная и часто смешит меня.

— А на этот прием придут красивые леди в красивых платьях?

— А может, мне пора уложить тебя в постельку и рассказать историю про красивую маленькую девочку, как она обнаружила волшебную стену, которая могла оживлять игрушки, если прижмешь их к ней?

Это подействовало. Папочка был сильным. Он отнес свою дочку на руках. Постелька и длинная, интересная история звучали ужасно заманчиво. Он отнес ее наверх и уложил спать. Поглаживая ей спинку, он придумывал для нее историю. Теперь он не чувствовал никакой блокировки. Сейчас все казалось просто, потому что не было судей, ни в лице его самого, ни со стороны мира. Пожалуй, вся писательская работа должна проходить вроде как для забавы, а не для славы или денег. Для того, чтобы люди засыпали счастливыми и видели золотые сны.