Пат Бут - Майами

Лайза почувствовала, как у нее в горле растет комок. О, Иисусе! Просто невероятно. Мальчик, он добрался до нее. Его слова о правильной жизни. Неподдельная искренность. Лучший !

Ей не хотелось убирать руки, когда он закончил.

— Это было очень красиво, — сказала она, заглядывая в глубину его глаз. Я хочу сказать, где ты берешь такие слова?

Теперь он был поражен.

— Они сами приходят. — Это было верно. Они приходили автоматически. От Бога. Ни от кого другого. Он почувствовал, как сердце заволновалось в груди. Господь говорил с ним, а он говорил от имени Господа. Он был благодарен Всемогущему и ей за ту возможность приблизиться к Творцу, которую она дала ему. Он хотел было подняться, однако она удержала его на коленях. Руки, которые сжимали ее ладони, сейчас сами стали пленниками. Религиозный момент бледнел, рождался другой. Эмоциональное напряжение каким-то образом подействовало на обоих, когда наэлектризованная красота святости переросла в дрожь восторга от близости их друг к другу.

На ее глазах показались слезы. В его сердце трепетала любовь. Он и сам трепетал перед Богом, и вот сейчас перед ним сидело ослепительное Божье творение, более красивое, чем природа. И если он любил Бога, то должен был любить и ее.

— Подвинься ко мне ближе, — прошептала она.

Как во сне он наклонился к ней, притянутый ее руками, магнитом ее приоткрытых губ, ее нежным приказом.

Их лица оказались совсем близко в угасавшем вечернем свете. За ее головой горел на кроваво-красном небе закат над Палм-Бич. Пальмы стояли словно ноты в симфонии, посвященной красоте. Его глаза шарили по ее лицу, опьяняющему своей миловидностью. Он мог ощущать ее сладкий аромат, чувствовать теплое дыхание на своей щеке. Он откинул голову назад, чтобы избежать момента, когда окажется слишком близко к запретной черте.

Она подняла их соединившиеся руки повыше, словно для молитвы, а потом наклонилась и приблизила свои губы к его. Когда ее уста задрожали возле его уст, она сделала выдох, словно благословив его своим дыханием.

— Поцелуй меня, — шепнула она.

Дыхание Роба с дрожью вырвалось из легких, когда он сдался. Его сердце раздирал конфликт. Но в теле никакого конфликта не было. Его губы были священным таинством. Он погрешил бы против природы, если бы отказался от них. Он наклонился к ней. Ее лицо было так близко, ее красота так дразнила его, здесь, на краю. Он хорошо чувствовал теперь ее запах. Ее аромат наполнял его сознание — сладкий, манящий, потрясающий чувства и выпускающий их на свободу, в опасный, удивительный мир, где ничего не контролировалось, ничего не было верного и определенного. Он попытался что-то понять, за секунды до того, как стало бы слишком поздно. Это неправильно. Это безумие. Непорядочность. Он даже не знал эту девушку. Она незнакомка. Они на людях, на приеме. В любую минуту кто-нибудь мог появиться здесь и их увидеть… однако голова его клонилась к ней, сердце замирало.

Она улыбнулась ему, и на миг Роб увидел сам себя, и его бесконечная дилемма отразилась в его глазах. Они встретились десять минут назад, но она уже проникла в его душу, смеялась над теми лужицами вины, которые там увидела. Ока знала все о его старательно подавлявшихся чувствах, о его боязни собственной чувственности, о всеохватной любви к Богу, что вносила беспокойство в его душу даже тогда, когда давала ему покой. Для этой красотки, знавшей подоплеку его жизни, Роб Санд был открытой книгой, и с дрожью восторга и ужаса он понял это. И теперь ее губы растворяли его сомнения и вели к еще большему экстазу. Он закрыл глаза, словно темнота могла укрыть грех. Это усилило ее аромат, но она все еще медлила и не касалась его.

Она замерла возле его губ, и он почувствовал вечерний бриз на своем плече, нежную струйку ее дыхания у своего рта. Он позволил бы ей сделать это. Он не сопротивлялся. Но она удерживала себя. Если она возьмет на себя инициативу, то он останется невинным. Однако его сердце колотилось о грудную клетку, а он твердил себе, что это ложь, которой нельзя верить. Теперь, в темноте, начинала зарождаться паника. Он хотел поцелуя. Могла ли она дразнить его сейчас, на этом краю интимности? Он открыл глаза в ее улыбку и подвинулся на те миллиметры, на которые ей и было нужно.

Ее губы оказались пересохшими, но и его тоже. Они терлись друг о друга робко, нервно, притворяясь, что у всего этого может оказаться целомудренный исход. Их уста повстречались для спокойного изучения друг друга, однако дрожь возбуждения уже просочилась струйкой сквозь их тела. Она высунула язычок и коснулась его. Влажный и чудесный, он проник сквозь его задрожавшие губы, покрыв их влагой. Ее язык ударился об его зубы, твердый, любопытный, и Роб громко застонал, когда ощутил его вкус. Она подняла ладони и обхватила его щеки, а он протянул свои, как бы защищаясь от нее, их пальцы нежно повстречались в этой стыдливой прелюдии назревавшей бури. Они прижались друг к другу, жаждущие испить один другого, утонуть во влажной страсти. Роб почувствовал радость, когда мысли ушли прочь. Его рассудок померк. Тело одерживало верх. Он попал в простой мир сложных удовольствий. Наконец он стал свободен и мог чувствовать свои желания, и его рот пил девушку, освободившую его. Кровь бешено неслась по венам, клокоча и пульсируя. Лайза простонала в его губы, когда ее язычок вторгся к нему, и он ответил своим поцелуем, используя силу своих рук, чтобы привлечь ее в него, с силой врываясь своим языком в ее рот в необузданном порыве страсти. Она отпрянула при его натиске, он наклонился над ней и, отталкивая ее голову назад, со всей жадностью своего желания обрушился на нее. Зубы клацнули, языки прижались, и приливы слюны слились воедино, когда они сражались, чтобы глубже проникнуть в тела друг друга, чтобы нежиться и роскошествовать в жаркой и влажной интимности. Не осталось ни стыда, ни боязни, что их обнаружат. Мир ушел от них прочь. Реальным оставался только поцелуй.

Она сама оторвалась от него, толкнув в грудь руками и выгнув шею. Пот поблескивал у нее на лбу в угасавшем вечернем свете. Ее влажные губы, скользкие от томления, приоткрылись. Грудь, тоже покрытая влажным сиянием, в восторге и возбуждении вздымалась под хлопковой тканью ее абсолютно черного платья.

— Не здесь, — шепнула она.

На краткий миг вернулась реальность, вонзившись кинжалом в бархатную магию страсти.

Они все еще стояли на коленях, держались за руки, сгорали от ужасного желания, но теперь требовалось принять решение.

Огромный дом, возвышавшийся за ними, был залит светом в сгущавшейся темноте. Дальше, влево, сияющий океан мягко бился волнами о берег. Но там, вправо, было уже темно. Теннисный павильон не был частью праздника. Роб поднялся. Он потянул ее за собой, и она улыбалась ему улыбкой сообщницы, любовницы. Он шел быстро, ведя ее за собой в сумерках, и молился какому-то языческому божку, какому-то чужому богу, чтобы эти минуты длились вечно. Впереди смутно темнели очертания здания, его каменные колонны толщиной с дерево. Он провел ее по ступенькам веранды, они пробирались мимо шезлонгов и столиков, где «зрители» обычно потягивали чай со льдом. Двойные двери не были заперты. Он обернулся, чтобы взглянуть на нее. Она стояла в лунном свете, и ее лицо горело совершенством. Она двигалась с естественной грацией, откинув назад голову и позируя так, как умела делать только Лайза Родригес. У него перехватило дух, чего она и добивалась, и ее рука стиснула его руку, словно пообещав себя ему.