Артем Литвинов - Пылающая комната

— Ну, рассказывай, — сказал он, усевшись со мной в гостиной, — с кем ты проводишь дни и ночи, или наоборот, что, впрочем, неважно.

— Генри, — пояснил я сдержанно, предполагая, что за этим сразу последует необходимость в неприятных объяснениях. — Я хочу забрать некоторые вещи, мои вещи, разумеется.

— Да, ты никак решил сбежать и бросить меня на произвол судьбы, — спросил то ли ядовито, то ли не веря в истинность своих слов.

— Именно так, — подтвердил я, — то есть, не совсем. У меня есть друзья, они пригласили меня поехать отдохнуть. Вот и вся проблема.

— Ну, а если я не согласен, — спросил Генри, — если я позвоню в полицию?

— Я знаю, ты можешь это сделать, но мне все равно, — ответил я с тем равнодушием, которое характеризует человека, запутавшегося в собственной жизни и уже безразличного к тому, что ждет его впереди.

— Не буду, не буду, — заверил он меня с улыбкой, — сказать по чести я был к этому готов. Я даже рад этому. Твоя помощь мне больше не нужна, ну а ты, я думаю, все равно потом вернешься.

— Я не вернусь, Генри, — возразил я, — ты меня неправильно понимаешь.

— Правда? — изумился он.

— Я тебе очень благодарен за твое участие, но я никогда не вернусь.

— Не зарекайся, дружок, — произнес он с самоуверенной фамильярностью в голосе, — за тобой ведь не мелкое воровство числится.

— Я знаю, что за мной числится, — ответил я, стремясь как можно скорее прекратить этот разговор. — Ты не можешь ничего к этому прибавить.

— Ну, и прекрасно, тогда в добрый путь, дорогой Тэн, но когда-нибудь твой Плутон шарахнет тебя по самое не балуй, — он встал и налил нам обоим выпить. Я взял бокал, отпил немного и, позвав Хелен, попросил ее собрать мои вещи.

Плутона я опасался меньше всего, но гораздо сильнее злопамятности Шеффилда. Меня успокаивало только то, что доносить на меня он бы не стал, ибо в этом случае неприятности ему были бы обеспечены, он укрывал меня в течении четырех лет, да еще при столь скандальных обстоятельствах. Конечно, он на это не пойдет. Хелен принесла мне сумку, и я попрощался с ними обоими и уехал.

Огромный крытый стадион на окраине города был забит до отказа. Концерт еще не начался, пестрая толпа в стоячем партере волновалась, гудела, кто-то уже орал «Свет!» и «Даешь «Ацтеков!». Стэн стоял, прислонившись к стене, закрывавшей проход на сцену. В этом, отрезанном от основной толпы барьером кармане обычно находились журналисты, и Стэн смотрел, как какой-то парень взбирается по лесенке на свою кинокамерную ногу, возвышавшуюся на два метра над всеми. На Марлоу никто не обращал внимания. Рядом околачивался Айрон, один из телохранителей Криса, приставленный к Стэнфорду «на всякий случай». «Мало ли что, — сказал Крис в машине перед концертом, и его зеленые глаза не отрывались от лица Стэна, — сам понимаешь, время сейчас такое. Не спорь». Стэн и не спорил, хотя иногда и чувствовал себя идиотом, какой-то фавориткой французского короля, заработавшей себе титул герцогини в постели. Он-то знал, что это все совсем не так, что все гораздо сложнее, что он не игрушка рок-кумира, но это знали только он и Крис. Ну, может, еще Бобби, как подозревал Стэн. Хотя на данный момент об их связи знали или только догадывались несколько человек, в которых входили музыканты из группы и некоторый обслуживающий персонал. Во всяком случае, здесь им никто не интересовался, очевидно, принимая Стэна за одного из репортеров желтопрессных изданий, неведомо как доставшего аккредитацию и притащившегося сюда в расчете на какой-нибудь скандал.

Свет в зале стал стремительно темнеть. Лампы дневного света гасли, как будто задуваемые ветром, и синий луч пополз по сцене, отыскивая ударную установку. Кто-то еще пробежал к микрофону, протаскивая последний провод, но в недрах толпы уже зарождалось торжествующее гудение, на мгновение заглушенное взрывом дымовых шашек и превратившееся в торжествующий слитный вопль, когда в красном и синем дыму на сцене появились «Ацтеки». Приветственно взмахнув рукой, Пэтти тут же побежал за свои барабаны, гитаристы разошлись в стороны, а Крис встал на краю сцены так, как вставал обычно, заложив большие пальцы рук за ремень своих кожаных штанов, задрав подбородок и глядя на толпу агрессивно, высокомерно и призывно одновременно.

— Ну что, ребята?! — гаркнул он, и его глубокий сильный голос с легкостью перекрыл шум толпы даже без микрофона. — Повеселимся?

Толпа ответила стоном. Стэн со своего места видел кучку каких-то девиц, орущих и прыгающих, по лицу у одной текли слезы, размазывая тушь, она кричала так, что казалось, потеряет сознание от экстаза. Очевидно, вида ее кумира было достаточно, чтобы пережить все спектр доступных ей эротических эмоций. «Тут не поспоришь, — подумал про себя Стэн с улыбкой, — выглядит он неплохо». Стэн перевел глаза на Криса, стоявшего спокойно и пренебрежительно над этим морем людской истерии. Последнее время он забросил свои алые и серебряные костюмы и стал одеваться со сводящей с ума простотой. Сейчас помимо кожаных штанов на нем была разодранная на груди белая майка и тяжелые ботинки. На смуглой гладкой груди болтался серебряный амулет. Длинные черные волосы перехвачены свернутой в жгут банданой. В нем действительно было что-то дикарское, такое, от чего сердце Стэна застучало быстрей. Он еще раз взглянул на бьющих в истерике девушек, и тут злая и совершенно не свойственная ему мысль пронзила юношу, как укус змеи. Он даже задохнулся от этого: «А ведь он мой, девочки. — подумал Стэн, — он мой, как бы вы тут не бесились. И я делаю с ним, что хочу». Он закрыл глаза, выбрасывая это из головы, но тут Крис взял микрофон и первый аккорд гитары Джимми прозвучал над моментально затихшей толпой, как голос органа.

Стэн никогда не говорил об этом Крису, но он безумно любил концерты «Ацтеков». Это была не та музыка, к которой он привык, но ее жесткий завораживающий ритм, внезапно прорывающаяся мелодичность, звучание гитары Грэмма, то чистое, как пение ангелов, то поднимающееся до какого-то дьявольского вопля, нервический ритм барабанов Крошки Пэтти, невидимый, но заключающий все в точную ритмическую канву голос баса Арчи казались ему исполненными удивительной жестокой гармонии, прекрасной в своей угловатости. А вокал Криса был превыше всего. В этом чистом, сильном, с легкой хрипотцой голосе был такой подлинный трагизм, что Стэн иногда не мог сопоставить этот инфернальный звук со своим другом, который никогда не задумывался, что будет в следующую минуту и в чем смысл его существования. Но слушая его, Стэн всегда чувствовал, как мощная, сметающая все на своем пути сила исходит от Харди волнами, словно от эпицентра урагана. Он понимал этих несчастных девчонок. Он их отлично понимал. Сердце его билось в несколько раз быстрее положенного, он прижал к груди кулак и смотрел на Криса, не отрываясь. Сейчас ему казалось, что все его муки и переживания — ничто, когда эта сила входит в него, и заставляет сердце биться в одном ритме с ударными.