Татьяна Веденская - Гений, или История любви

Она никогда не была сильна в разговорах. Никогда. Вместо этого она улыбалась, и в большинстве случаев, как ни странно, этого оказывалось достаточно. Люди вокруг придают значение только своим собственным словам, а в ее молчании было так много пространства для чужих слов, что его обязательно кто-нибудь заполнял.

Нет, это вовсе не означает, что она не могла говорить, не могла сказать и одного слова. Она была здорова, в том числе психически, но с самого детства предпочитала молчать. Конечно, если бы ей понадобилось, она бы могла сказать: «Передайте, пожалуйста, на билет» или «Дайте, пожалуйста, хлебницу». Правда, в большинстве случаев, если хлеб стоял далеко от нее, она сидела и улыбалась. Без хлеба. Такую уж ее создал Бог, кто его разберет почему.

Когда ты много молчишь, у тебя всегда есть время пораскинуть мозгами. Так что она много думала, и не то чтобы о чем-то серьезном или умном. О разном. Обо всем на свете, в том числе и о том, отчего люди не летают, как птицы. Или о том, что это будет такое — ее жизнь и как она пройдет, будет ли она счастлива или несчастна. Сможет ли полюбить человека хотя бы так же сильно, как любила варенье из вишни. Или даже сильнее. Сможет ли кто-то полюбить ее?

В ее голове слов было предостаточно, даже много. Они сплетались в мысли, образы, мечты, по большей части нечеткие, но зато наполненные чувствами или даже предчувствиями. Когда она мечтала, улыбка становилась отстраненной, а взгляд ее больших выразительных синих глаз словно бы оборачивался внутрь, и она становилась закрыта для внешнего мира.

Это можно было заметить, если понаблюдать за ней внимательнее. Много интересного можно было увидеть, если остановиться на секунду-другую и просто внимательно всмотреться в ее юное лицо. Но кто это будет делать? Надо признать, что большая часть людей не имела желания отрываться от своих собственных дел ни на минуту. Все вокруг были поглощены собой, но она не сильно-то из-за этого переживала. Такой уж у нее был характер, она принимала все и всех, как говорится, без купюр. Иными словами, как есть, и не заморачивалась ни из-за чего слишком сильно. Редкое качество. Скорее всего, такое свойство ее натуры возникло из-за того, что она много (действительно много) улыбалась, и еще потому, что ей с самого детства было интереснее наблюдать за вещами и людьми, чем пытаться их изменить или оценить по какой-нибудь шкале.

В одном можно было согласиться — она была совершенно другая. Даже ее родители, которые ее обожали, как только могут взрослые, обеспеченные и нравственно здоровые люди обожать свою единственную дочь, даже они иногда не могли ее понять. Будто она была инопланетянкой и изъяснялась не русскими словами, а ультрафиолетовым спектром. Поди пойми. Ее суть, ее характер и личность были так надежно упрятаны под завесой ее безмятежной улыбки, что родители и понятия не имели, какая она, и не представляли себе, как узнать.

Тем более теперь, когда ей исполнилось шестнадцать.

Родители назвали ее Софьей в честь маминой прабабки, Софьи Измаиловой, но родители как-то постепенно с годами растеряли это имя, заменив его ласкательными «солнышками», «конфетками» и «мышками». Учителя называли ее по фамилии — Разгуляева, и то редко. Она была неразговорчива, так что к ней обращались нечасто, не хотели ее смущать, заботились о ней. Самое забавное было, что сама-то она ничуть не смущалась своего положения, не испытывала буквально ни одного комплекса в связи со своим добровольным молчанием. Но все вокруг примеряли ситуацию к себе и потому предполагали, что она, наверное, постоянно смущена и подавлена. Только этого ничуть не бывало. Соня ощущала себя абсолютно комфортно, снова сидела в первом ряду партера и наблюдала за спектаклем, который давала жизнь.

А все домашние задания и рефераты она делала и сдавала вовремя и на «отлично», так что особого резона к ней обращаться и не было. Вот и молчала, потому что говорить было не о чем. Буквально.

Соня жила на Тверской, и из ее окна была видна Красная площадь. Правда, лишь краешек, и то если выйти на балкон и хорошенько перегнуться через перила. Их дом, самый высокий на Тверской, стоял немного повернутым в сторону от площади, так что нужно было хорошенько перегнуться через перила, чтобы даже с их восьмого этажа увидеть святая святых — музей Ленина и несколько башен Кремля.

Соня к Красной площади была равнодушна, как и любой нормальный человек, живущий от чего-то, пусть даже очень замечательного и выдающегося, в пятнадцати минутах ходьбы. Но все-таки это же что-то да значит — родиться и расти в таком месте.

Два месяца назад она неожиданно осталась одна. Так получилось, что ее папе, дипломату, предложили уехать — работать консулом в далекую Новую Зеландию, и он согласился, потому что давно устал от московских пробок, холодов, плохих продуктов в дорогих и редких супермаркетах московского центра. Вот так и получилось, что Соня осталась одна. Она ведь была уже совсем взрослая девочка, серьезная, умничка, отличница — чего же не оставить такого ребенка самого по себе? Тем более что Соня-то и не возражала.

Собственно, а как бы она возразила, если говорить не любила и не могла? Когда мама с папой позвали ее в гостиную, чтобы серьезно поговорить, она только пожала плечами и улыбнулась. «Поговорить — теперь это так называется — было сидеть напротив родителей на большом плюшевом диване и слушать, что „это будет совсем не так сложно, как кажется, и что бабушка будет обязательно помогать, и что уже пора учиться отвечать за себя и быть самостоятельной, а мама с папой привезут ей новый гардероб — купят там в нормальных магазинах, которых тут практически нет“».

— Ну, что скажешь? — спросила мама, будто бы не знала, что ничего ее дочка ей не скажет. Слова снова останутся внутри, не осилив перехода из мыслей в звуки. Трудности перевода.

Соня не очень-то хотела остаться одна, но и сильно против не была. Кому, в принципе, может помешать пустая трехкомнатная квартира, да еще в шестнадцать лет? И самостоятельность в этом возрасте манит, как запретный плод, в том ракурсе, что кажется очень и очень вкусной.

Соня не была в этом смысле исключением, и мысли о взрослой, независимой жизни приятно тревожили и волновали ее. За свои шестнадцать лет она уже успела поездить с родителями, которых периодически «посылали» куда подальше, в какую-нибудь Болгарию или Ирландию, где Соня в силу возраста и характера преимущественно улыбалась в стенах консульства и в контакт с миром заграницы не вступала. А вот одна дома она не жила никогда.

С другой стороны, она бы, может, с радостью поехала за ними в эту Новую Зеландию, чтобы пожить в городе Веллингтон и посмотреть на все: на антиподов, у которых все наоборот, на бескрайние горы, там, где снимали «Братство Кольца». Она совсем недавно посмотрела фильм, и теперь с нетерпением ждала второй его части, и мечтала о том, как бы она смотрелась рядом с Гендольфом. В любом случае, в Новой Зеландии ей бы могло понравиться. Так ей казалось.