Владимирова Екатерина - И телом, и душой

Но он чувствовал ее переживания, ощущал ее дискомфорт и легкую неуверенность в том, а там ли она находится, где должна. Видел в грустных глазах, на губах, тронутых легкой улыбкой, чувствовал сердцем, которое нестерпимо болело каждый раз, когда смотрел на нее и видел, как она вздрагивает.

Она так и не смогла избавиться от воспоминаний. В спальню зашла не сразу, а спустя несколько часов. А когда зашла… застыла на пороге, замерла, с изумлением глядя на новую кровать с высокой деревянной спинкой, стоящую по центру, а не в углу, как раньше. И на новые темно-синие гардины, не казавшиеся холодными. И на комод, и на шкаф, и на туалетный столик, поменявшие свое местоположение.

— Максим?… — сорвавшимся голосом прохрипела она, ощущая сухость на языке.

Он медленно подошел к ней со спины и легко приобнял за плечи.

— Нам не нужны дурные воспоминания, — прошептал он. — И их не будет…

Но несмотря на произошедшие перемены, первые дни после возвращения Лена ходила тенью, сама не своя, улыбаясь с грустью, наверное, просто потому, что не хотела его расстраивать. Но ей было нестерпимо больно. Даже несмотря на то, что она его простила.

И он ощущал в себе необходимость, потребность помочь ей, себе, помочь им обрести себя. Построить на руинах прошлого из сожалений, боли, обид, недомолвок и непонимания новый мир. Новую семью.

Они должны были с этим справиться. Вместе, вдвоем. Ведь теперь им не придется биться о стену, мечтая получить ответ. Они теперь не будут одни. Никогда. И вместе они справятся со всем.

Они так никому и не сказали, почему Лена ушла. Никто так и не узнал правды. Они не считали себя обязанными перед кем-то отчитываться. Они оба были носителями этой тайны, этой трагедии, этой вины, обоюдной и медленно уходившей в прошлое. Родители Максима приехали к ним на следующий день после того, как Лена вернулась. Улыбались, много говорили, ни о чем тактично не расспрашивали, дивились ее большому животу и спрашивали, когда ожидать столь замечательного события. Друзья и знакомые как-то молча пронесли через себя новость о Ленином возвращении, не вмешиваясь в их частную жизнь и от души поздравляя их с предстоящим пополнением в семье.

Казалось, что все изменилось. Они стали жить по-другому, иначе, не так, как раньше. Но возврата к прошлому не было и быть не могло. Это был пройденный этап, и возвращения на этот тернистый путь был невозможен. Но и отойти полностью от того, что они пережили, они почему-то не могли.

Максим чувствовал, что им нужны перемены. Чувствовала это и Лена.

— Красивые шторы, — тихо проговорила она как-то вечером, глядя на темно-желтые гардины на большом окне. — Ты, наверное, не помнишь, как я их покупала? — она легко улыбнулась. — Буквально вырвала их из рук одной грозной дамочки. Они мне так понравились, — с грустью сказала она, и улыбка ее стала медленно гаснуть. — Я думала, тебе тоже понравятся. А ты… не оценил их тогда. Даже, наверное, не заметил перемен.

И ему вдруг стало стыдно. Какой незначительный, казалось бы, эпизод… Ну, подумаешь, шторы!? То же самое, что сменить обои или постелить новый палас. Но нет, и в этом была своя суть, своя правда, истина и закономерность. Это тоже было важно. И этой важности они раньше не замечали!.. В мелочах тоже была суть, своя святость, глубина, значимость. Из-за мелочей, накапливающихся и собирающихся, рушилось все.

Никогда не стоило закрывать глаза на мелочи. А они закрывали. Хотя… кто обвинит их в этом, когда даже на то, чтобы распахнуть глаза и посмотреть на свою жизнь, им пришлось прождать девять лет!?

И сейчас, глядя на погрустневшие глаза жены, Максим огляделся по сторонам. Все та же жизнь, грязная и пошлая, посрамленная и неочищенная, ненавистная и томительная, смотрела на него, хохоча в лицо.

Все здесь напоминало о том, как они жили раньше. Все кричало о боли, неверии, осуждениях, обидах, об утраченных иллюзиях, которые они питали к своей жизни. О том, что это место когда-то было превращено в клетку, из которой, казалось, по-прежнему нет спасения.

Все здесь напоминало им о прошлом. О том прошлом, от которого они убегали. О прошлом, которое они хотели изменить, изменившись сами. И какая грубая ирония судьбы была в том, что они собственноручно заперли себя в стены этого прошлого. Оно будто обволокло их со всех сторон, окружило, затмило собою все, что выглядывало сквозь щелочку окна. И везде — только недоверие, страх, боль, отчаяние, осуждение, непонимание…

Собственная клетка из болезненных воспоминаний, кровоточащих ран и гноящихся рубцов!

Тяжело вздохнув и стремительно поднявшись, Максим подошел к Лене и сжал ее ладонь.

— Хочешь, — проговорил он, — завтра пойдем выбирать новые шторы?

Она посмотрела на него с непониманием.

— Что? Шторы?…

— Ну да, — просто пожал он плечами. — И обои тоже. Какие ты хочешь? — посмотрел он на нее. — А на подоконники можем поставить цветы. Помнишь, — улыбнулся он ей, заглядывая в глаза, — ты всегда хотела? И диван сменим, — скривился Максим, — сколько ему уже лет, на свалку давно пора…

— Мы его купили два года назад, — проронила Лена, начиная улыбаться ему в ответ. И так светло, тепло!..

— Я же говорю, — пора на свалку! — махнул он на него рукой. — Ты согласна?

Она улыбается, сначала неуверенно, несмело, а потом губы ее растягиваются в откровенной улыбке, она понимает, что это означает, все это изменение. Для нее, для него, для них и их общего будущего без оглядки на то, как было раньше. Потому что это им совершенно не нужно сейчас. У них есть настоящее, и они будут строить будущее именно на нем! На том хрупком, недолгом, чувствительном, но радужном настоящем, которое они смогли построить, переступив через предательство, боль и свои ошибки.

— Я хочу зеленые шторы, — сжимая его ладони, прошептала она. — А обои… пусть будут терракотовыми.

— И оранжевый диван, — выдает вдруг Максим.

— Оранжевый? — ее брови подскакиваю вверх, а улыбка не сходит с лица, освещая его.

— А что? — усмехается он. — Очень даже ничего будет, — он хмурится. — Или нет?…

Лена наклоняется и нерешительно касается его щеки пальцами. Проводит по гладко выбритой коже.

— Оранжевый, значит, оранжевый, — выдыхает она, а Максим, сглотнув, прижимается к ее руке сильнее.

— Я хочу, чтобы мы начали нашу жизнь с чистого листа, — говорит он тихо. — Просто перечеркнули то, что было, и начали жизнь с начала. С самого начала, — подчеркивает он. — И наш малыш, — он нежно касается ее огромного живота, — должен родиться с ощущением тепла, доброты, света и любви. А то, что было, оставим в прошлом. Оно не достойно даже воспоминания.

Он посмотрел на нее, Лена плакала. Слезы катились по ее щекам, а он, испугавшись, схватил ее за руку, прижался губами к ее губам, стал снимать соленые капли, испивая ее боль, забирая ее себе. Ей нельзя!..