Маурин Ли - Лэйси из Ливерпуля

— Мы просто спорили.

— В последнее время ваш отец легко выходит из себя. — Элис обняла обеих девочек, ростом они почти не уступали ей. — Вам нужно развеселить его.

Орла фыркнула.

— Могу я зайти домой к Бетти Махон, мама? На Рождество она получила «Монополию» [1] .

— Если хочешь, любовь моя.

— А можно и мне? — с нетерпением спросила сестру Фионнуала.

Орла заколебалась. Почему бы Фионе не завести собственных подружек? Сестра превращалась не только в страшную толстуху, но и в жуткую прилипалу. Но она вспомнила, как отец несправедливо обошелся с ними, и согласилась.

Элис с облегчением вздохнула, когда девочки ушли: о двоих ей больше не нужно беспокоиться. Она отворила дверь в гостиную:

— Маив, ты не могла бы помочь мне приготовить чай, дорогая?

— Я ненавижу Рождество, — заявила Маив в кухне. — Раньше оно было отличным, а теперь просто ужасное. Папа когда-нибудь будет снова в хорошем настроении?

— Конечно, любовь моя. Он все еще не оправился от несчастного случая.

— Но, мама, мы же не виноваты в том, что с ним произошло. Так почему он отыгрывается на нас?

Элис не знала, что ответить. Маив унаследовала от нее спокойный и беззаботный характер. Жаловаться было совсем не в ее духе. Постепенно Джон восстановил против себя всех членов семьи. Только Кормак, пожалуй, ничего не подозревал о тех переменах, которые произошли с его отцом.

Она приготовила чай и бутерброды со свиным колбасным фаршем, наложила тарелку печенья, ответила Маив, что да, она может остаться в задней комнате и почитать новую книгу Энид Блайтон, а потом, извинившись, покинула всех, сказав, что ей необходимо заглянуть к Миртл и убедиться, что с той все в порядке.

Едкий серый туман, который окутывал Бутль с самого утра, снова начинал сгущаться. Над протекающей рядом рекой Мерси жутковато и зловеще разносились гудки пароходных противотуманных сирен. Тротуары блестели влагой, на них пятнами отсвечивали желтые фонари. Было так здорово снова видеть свет на улицах после пяти лет строжайшего затемнения.

На Амбер-стрит в этот вечер почти никто не задергивал штор в гостиных. Элис миновала один дом за другим — везде вечеринки были в самом разгаре. Она родилась всего в нескольких кварталах отсюда, на Гарнет-стрит, в таком же крошечном домике ленточной застройки, двери которого выходили прямо на тротуар, и потому была знакома с большинством жителей всю свою жизнь. Они были членами ее семьи. Фаулеры шумно отплясывали что-то невообразимое под мелодию «Хоки-Коки». Двое их сыновей вернулись целыми и невредимыми после нескольких лет службы в военно-морском флоте. Эмми Норрис собрала всю семью, включая двенадцать правнуков. Мартенсы играли в карты, все с бумажными шляпами на головах, смеясь от души.

Куда бы ни поглядела Элис, везде люди развлекались на всю катушку. Из дома Мэрфи доносились такты мелодии «Благослови их всех», у Смитов звучала «Мы снова встретимся».

У Лэйси почти никогда не пели. Они взрывали хлопушки и петарды, но в бумажные шляпы и колпаки не наряжался никто, даже дети. Почему-то им это казалось неправильным. Впервые в жизни Элис почувствовала себя чужой на улице, которую знала как свои пять пальцев, словно она больше не принадлежала этому миру, как будто жизнь ее больше не текла по тому же самому руслу, что у ее подруг и соседей.

Она вздохнула, проходя под аркой на Опал-стрит. У Миртл было темно, и вверху, и на первом этаже. Она вспомнила, что в школе училась с девочкой, которая жила здесь в то время, когда это еще был обычный дом. С тех пор как в него переехала Миртл и он стал парикмахерским салоном, прошло уже больше двадцати лет. Стену между гостиной и спальней снесли, и получилась одна большая комната. Мама водила ее сюда стричься. Миртл уже тогда казалась ей старой, ей вот-вот должно было исполниться шестьдесят. Она утверждала, что работала в одной шикарной лондонской парикмахерской, обслуживая богатых клиенток. «Дебютантки, — хвасталась она, — титулованные особы, которые впервые выходят в свет». Ей никто не верил.

Элис отперла дверь. «Миртл», — позвала она. Никто не ответил. Она поднялась в спальню и обнаружила пустую кровать, по-прежнему неприбранную. Должно быть, Миртл ушла на чай к подруге, что было весьма кстати.

Спустившись вниз, она присела под той же сушилкой, что и прошлым вечером, средней в ряду. Сейчас она чувствовала себя еще более жалкой, чем раньше. Что будет с ней, с Джоном, с их детьми? Как убедить Джона, что она любит его? Будет ли она по-прежнему любить мужа, если он останется озлобленным, подозрительным, нисколько не похожим на того, каким был раньше? И вообще, можно ли любить человека, который заставляет ваших детей чувствовать себя несчастными? Любил ли он ее? То, что случилось, было, конечно, ужасно, но, как справедливо заметила Маив, он не имел никакого права винить в этом свою семью.

Неподалеку пели «Белое Рождество». «Как раз такое, какое бывало у нас раньше… Но теперь все по-другому, и у нас его нет», — с горечью подумала Элис. Это Рождество совсем не похоже на те, что были у них прежде. То, первое после смерти мамы, было невеселым. Отец страдал, но сделал все, что мог, чтобы развеселить дочь. Он купил ей новое платье, а на святки повел на пантомиму. Ей было восемь лет, и она была единственным ребенком в семье.

Элис знала, что не отличается особым умом, и не могла обнаружить у себя ни одного маломальского таланта. Она часто терялась, с трудом находила нужные слова, медленно соображала. В своей жизни она совершила всего пять поступков: вышла замуж за Джона Лэйси, по которому сходили с ума все девчонки на красильной фабрике Джонсона, и родила ему четверых красивых детей.

Но если она собиралась прожить оставшиеся годы и не лишиться рассудка, ей надо было сделать кое-что еще. Время бежит так быстро. Скоро подойдет пора девочкам выходить замуж. Тогда с ней останется один Кормак; что, если Джон будет продолжать вести себя по-прежнему? Обстановка в доме и так была невыносимой, а когда девочки покинут его, она станет еще хуже.

Да, она должна сделать что-то. Но что? В данный момент даже ее работа находилась под вопросом, а найти другую будет не так-то просто, не сейчас, когда солдаты возвращаются домой и занимают свои старые места на заводах и фабриках, а женщин увольняют отовсюду — женщин, которые привыкли зарабатывать и не захотят вернуться к роли домохозяек. Бернадетта говорила, что, когда Управление по делам нефтепродуктов, где она работала, объявило вакансию кассира для выдачи заработной платы, они получили сорок две заявки. Большинство из них было от женщин, служивших в армии, но работу получил мужчина. Впрочем, Элис не чувствовала в себе склонности к конторской работе, она и складывать-то толком не умела.