Анита Берг - Неравный брак

— Я так ненавижу этот дом. Он такой мрачный, тут любой почувствует себя заживо погребенным. А разве нельзя перевезти Роберто в замок? Он любил замок больше всех прочих домов. Я уверена, там ему стало бы гораздо лучше.

— Очень сомневаюсь, что он выдержит дорогу, принсипесса.

— Мы могли бы доставить его туда самолетом.

— Я категорически против любого перелета.

— Сколько же в таком случае ему осталось?

Вопрос повис в воздухе. Ни у кого из врачей недостало смелости, чтобы ответить Джейн.

— Месяц, принсипесса, и это — в самом лучшем случае. Она резко отвернулась. Месяц! Но это же просто немыслимо!..

Весь дом, казалось, был наполнен мрачным торжеством смерти. Слуги со скорбными лицами бесшумно скользили по комнатам, окна были закрыты ставнями. В палаццо воцарилась атмосфера отчаяния и скорби.

Прежде чем Роберто проснулся, Джейн распорядилась, чтобы все ставни немедленно открыли: Роберто очень любил солнце, и солнечный свет ничего, кроме пользы, ему бы не принес. Если уж и суждено ему было умереть, то не в этой же мрачной атмосфере! Джейн приказала также принести цветы в горшках и, кроме того, под страхом увольнения запретила слугам ходить по дому с такими скорбными лицами: при виде Роберто им надлежало улыбаться и вообще всячески демонстрировать свое хорошее настроение. Когда Роберто проснулся, все банки, склянки, лекарства — вообще все, что напоминало ему о болезни, исчезло. С его прикроватного столика унесли все бутылочки, все лекарства, а вместо этого по распоряжению Джейн поставили шикарные живые цветы. Ему в комнату принесли мощную стереоустановку, и он мог теперь наслаждаться великолепной музыкой. И перво-наперво Джейн проиграла ему того самого Малера, с музыки которого много лет назад и началось их знакомство.

— Мне уже лучше. — Он попытался улыбнуться. — Дом теперь походит на дом, а не на склеп, как прежде.

Придя в свою комнату, Джейн убедилась, что тут все осталось по-старому. В шкафах висели ее платья, на туалетном столике, как и прежде, стояла ее косметичка. По нескольку раз на день Джейн меняла платья, хотя они и сделались теперь немодными. Она особенно тщательно приводила себя в порядок, стараясь для Роберто. Тем более что у него была потрясающая память и он помнил, где и когда был приобретен тот или иной наряд, когда она впервые надела его, куда именно они в тот день отправились на обед или ужин, кого именно встретили.

Всякий вечер она с особенной тщательностью готовилась ко сну, как если бы ожидала прихода любовника, и каждую ночь ложилась рядом с Роберто, держала его за руку, разговаривала, если ему не спалось. В его взгляде читалось затаенное желание: Роберто по-прежнему хотел ее.

Джейн боролась за его жизнь со страстью тигрицы — и он почувствовал некоторое улучшение. Объявленный врачами месяц миновал, а Роберто все еще был жив.

Наступило Рождество, и, несмотря на запреты докторов, Джейн пригласила Мэй с Джованни. Врачи опасались того, что ребенок утомит Роберто, отнимет последние силы. Оказалось, что присутствие ребенка, детский смех сделали то, чего не смогли сделать никакие лекарства: Роберто, похоже, пошел на поправку. Роберто перенесли вниз и усадили в его любимое кресло перед елкой. Он принялся распоряжаться, куда повесить гирлянды, как развернуть елку; он даже подтрунивал над Джейн, добродушно подшучивал — и всегда улыбался. Он теперь старался все время улыбаться.

Этот дом сделался ее новым миром, а центром этого мира оказалась его спальня. Джейн никогда не уходила из дома, всегда была с ним рядом. Они нередко теперь говорили о Джованни, планируя его будущее. С нового года его определили в детский сад. По вечерам ребенок усаживался на колени к отцу, и они либо рассматривали детские книжки, либо разговаривали друг с другом. Джейн даже стала подумывать о том, куда бы отправиться всем троим летом. Роберто слушал ее с улыбкой, соглашаясь решительно со всеми ее планами, — ну а она старательно делала вид, будто не замечает его грустных глаз.

Пришла весна. Солнце порой грело так ощутимо, что Роберто вывозили в прогулочном кресле в сад. Однако бывали такие дни, когда Роберто чувствовал себя плохо и о прогулках не могло быть и речи. Ее неукротимый дух и преданность мужу поражали всех, кто был в курсе их отношений. Джейн решительно отказывалась говорить о смерти, и, когда весна плавно перетекла в лето, Джейн показалось, что ей удалось победить болезнь. Месяц — так говорили врачи, а прошло уже целых семь.

Роберто мирно спал. Она сидела у постели, держа его за руку и с любовью глядя в его лицо. Наконец Роберто проснулся, открыл глаза и улыбнулся ей.

— Обещай, что не будешь жить одним прошлым, — прошептал он. — Старайся не растрачивать жизнь впустую. Мы и так потеряли слишком много времени. Обещаешь, а, контесса? — с неожиданным пылом спросил он.

Это были его последние слова. Роберто погрузился в сон, однако на сей раз более уж не проснулся. Сон тихо и незаметно перешел в глубокую кому. Это состояние длилось три дня и закончилось смертью. Джейн не могла поверить своим глазам: она по-прежнему сидела и разговаривала с Роберто, стараясь вернуть его к жизни. Она была уверена, что Роберто слышит и понимает ее: несколько раз он даже слабо ей улыбался. Но на четвертый день Роберто умер — умер у нее на руках.

Возвращение в замок было очень грустным. Поезд с телом Роберто подошел к перрону, и показалось, что все жители городка собрались на станции. Процессия двинулась в церковь, отслужили панихиду. Затем гроб поставили на сверкающий серебряно-черный катафалк, запряженный тремя парами породистых черных лошадей. Лошадей обули в специальные бахилы, чтобы они бесшумно тащили скорбный груз по дороге к замку. Роберто упокоился в мраморном белом мавзолее вместе с предками. Во время всей этой церемонии у Джейн было такое чувство, что душа ее окаменела. У нее не было сил плакать, лицо ее заострилось, превратившись в подобие вытянутой маски.

Члены семейства Роберто плотным кольцом окружили Джейн, защищая от любопытных. Впервые она ощутила себя частью этой большой итальянской семьи. Франческа взяла Джованни к себе — пусть пока поиграет с ее сыном. Поддерживаемая под руку Эмилио, Джейн заставила себя войти в замок. В большой зале для особых торжеств все окна, зеркала и картины были затянуты черным крепом: при всяком дуновении легкого ветерка траурные складки скорбно вибрировали, и только большие арумные лилии, чей сладковатый аромат наполнял помещение, — только они одни украшали залу. Все пришедшие сюда с головы до ног были облачены в траурные одежды, и речи не могло быть о том, чтобы поминки превратились в некое подобие вечеринки, как на похоронах Онор. Торжественность достигла такого напряжения, что у Джейн сердце разрывалось.