Вера Копейко - Любовь — обманная игра

— Только не надо лапши на уши. Это я, Семен Ильич, я, Дима Летягин, который знает вас давно и хорошо.

Семен Ильич раскатисто захохотал.

— Привычка — вторая натура.

— Я хочу говорить с первой натурой. Вы можете мне это обещать?

— Да, да. Конечно. Убеди свою пассию в главном: «зеленое» движение самое гуманное в мире. Обдирать шкурки с животных — преступно. И, став хозяйкой Мехового Дома, она должна продать его и заняться чем-то более благородным.

— Она и сама не прочь открыть ресторан.

— Отлично, пускай откроет вегетарианский. И еще одно: у моей племянницы есть дела, которые она хочет провернуть в Москве. Ей нужны некие услуги. Я рассчитываю на тебя. Она заплатит.

— Дело денежное? У вашей племянницы?

— Я полагаю. В Германии не денежных нет. Она авантюристка по натуре. Всегда такой была. Ты бы послушал, как она обвела вокруг пальца немецкие власти? О, я как-нибудь тебе расскажу. Да она просто Мата Хари от рождения. Так вот, Димуля, за кое-какие услуги она нам обещает приличную субсидию, этакий грант на безбедную жизнь. Понимаешь?

— Да-а? — неопределенно протянул Дима, и Семен Ильич решил дожать его.

— Больше всего на свете что ты любишь делать, Дима?

— А, вы помните?

— Никто не забывает то, что дорого и твоему собственному сердцу. — Он деланно вздохнул, и Дима увидел, как зарумянились гладко выбритые щеки. — Я тоже люблю это делать, Дима. Как и ты.

— Ладно, что и почем?

— О деталях мне сообщат. Ты не будешь в обиде.

— Идет... — Дима поднялся.

— Выпьем по маленькой?

На прощание они обменялись понимающими взглядами...

Дима одернул себя, не стоит отвлекаться он главного.

В стекло веранды стукнула еловая лапа. Собирался дождь. Какой замечательный лес вокруг дома. Да, дача просто генеральская, подумал Дима вскользь, не подозревая, что дача на самом деле генеральская. Замиралов купил ее в свое время у генеральской вдовы.

— Слушай, Люшка, а ее незачем душить. Мы придумаем что-нибудь получше. Обещаю. Ты станешь хозяйкой.

— Я для этого сделаю все. Мой милый, я тоже девушка с головой, а не только с тем, чем ты думаешь. — Ее лицо покраснело.

— Прости, прости, Люшка.

— Ладно.

— Люшка, милая! — Он помахал рукой у нее перед глазами. — Вернись. Куда ты пропала? Я с тобой.

— Мы должны избавиться от нее навсегда.

— Понял, понял, дорогая.

27

Немца звали Иван. Он был длинный и тощий, именно тощий, а не худой. Он переселился из Москвы по праву принадлежности к немецкой нации, но не сумел осесть в Кельне, как ему хотелось и где уже поселилась с семьей — родителями и дочкой от первого брака — его любимая женщина Светлана. Он опоздал с выездом из Москвы, слишком долго колебалась его жена, русская Надя. Единственным и главным огорчением новой немецкой жизни стало то, что переселенцев его волны отправили поднимать сельские земли Тюрингии.

При воспоминании об этом он скривился, впалые щеки стали еще глубже, кожа облепила челюсть. А следующее воспоминание разгладило лоб. На что только не способен изощренный ум влюбленной женщины! Мог ли он заподозрить в Свете такой талант! Она сумела убедить кельнские власти, что он, Иван Зуль, является единокровным сыном ее отца, так сказать, греховным плодом, который ее престарелый папочка готов сегодня признать.

По возрасту все сходилось — Иван мог быть побочным сыном Вениамина Исаевича. Тот написал бумагу в муниципалитет, власти сочли негуманным разделять кровных родственников и позволили Ивану Зулю с семьей переехать в Кельн.

Но Света! Она упивалась обязательностью немцев. Она вила из них веревки! Иван не переставал восхищаться своей любимой подругой.

Они встречались теперь два раза в неделю, у Светы была маленькая квартирка в паршивом домишке по здешним меркам и весьма приличная по московским. Она уютно обставила ее недорогой шведской мебелью. Света работала в музее современного искусства и совершенствовала язык. Иван развозил продукты по ларькам, открытым бывшими соотечественниками. Жена его, Надя, шила для соседок. А сынишка ходил в школу.

Иван не задумывался над тем, как все сложится дальше. Со Светой ему было уверенно и спокойно.

Он сделал последний рейс и расположился в Светиной квартирке на диване, уставившись в телевизор, ожидая ее с работы.

Она влетела, с красными щеками на белокожем лице, черные кудряшки упали на лоб, разметались по плечам. Прелестная от возбуждения, с горящими глазами, не здороваясь, приказала ему:

— Иван, собирайся!

— То есть? — Он вскинул брови. — А разве мы...

— Непременно! Но после того, как вернемся. Есть одно замечательное предложение, которое сулит нам хорошие деньги и беззаботное существование.

Он ждал. Света никогда не говорила ничего просто так.

— И будь повеселей. Ладно? Успешные дела вершатся с уверенным лицом.

Она усадила его в свой маленький «гольф», который купила по сказочно низкой цене, потому что отец ее был участником войны и узником концлагеря, а нынешние немцы, заглаживая вину своих предков, старались угодить пострадавшим.

Они ехали в сторону от центра, в пригород, он узнавал эти места. Зеленые газоны, увитые плющом домики. Богатый район.

— Ты что, везешь меня в гости к мэру?

— Почти. — Она усмехнулась. — Но к генералу точно.

— Да ну тебя, Светка.

— Я серьезно. Ну не к самому, к его последователям.

— Зачем? Будем слушать воспоминания о войне?

— Мы едем на встречу с представителями партии «зеленых». Слышал про таких?

Она прочла ему краткую лекцию об идеях «зеленых», уже паркуясь возле дюжины машин на гравийной площадке.

Аккуратное поместье, аккуратный дом. Иван поднял брови.

— А где ты все это откопала?

— Милый мой, я ведь кручусь, а не сплю на ходу. — В ее голосе он впервые услышал раздражение. — Господи, ну за что я тебя люблю?

Он потянулся к ней, наклонился к уху и лизнул.

— Я думаю, вот за это...

Светлана обмякла и откинулась на спинку кресла, нажимая на тормоз и подтягивая ручник.

— Еще, — прошептала она, — я так соскучилась.

— Так, может, развернемся и поедем отсюда? В лесок?

Она ошарашенно посмотрела на него.

— Ты спятил? Такая удача выпадает раз в жизни, Иванушка-дурачок!

Он не любил, когда она называла его так, поморщился, но промолчал.

В гостиной у камина сидели люди, сытолицые мужчины и женщины, небрежно, но дорого одетые. Иван уже научился отличать джинсы для всех и джинсы для богатых. Перед ними стояли подносы с фруктами, тонко нарезанной морковкой. Они пили сельтерскую. Он помнил это слово от бабушки-немки, вывезенной дедом в Сибирь после Первой мировой войны. Говорят, она так и не научилась русскому. Но детей у нее было двенадцать.

Иван усмехнулся. Ему было в кого пойти по этой части. А уж Света знает, что ценить в жизни.