Вера Копейко - Подарок Судьбы

Что двигало Петром? Многие удивились бы, если бы поняли: это азарт, возникающий от избытка жизненной энергии и чрезмерности здравого смысла. Можно тратить и то и другое, разбрасываясь, сжигая попусту, как поступают многие, но Петру Суворову повезло: его мозги устроены так, что любой вариант просчитывается с потрясающей логической точностью.

Он внезапно улыбнулся, сидя в самолете и глядя в серое облако за иллюминатором. Ему не надо выискивать причины такого непривычного ощущения на душе и на сердце. Это все из-за нее.

Может быть, поэтому он так долго не женился после первого полудетского брака? Потому что ждал и надеялся встретить такую женщину? Он не искал ее, он просто жил, выполняя возникающие желания. Но он никогда ее не встретил бы, если бы желаний своих не выполнял. Останься он серым и незаметным, ничего не добившимся, такая женщина была бы не по нему. Не по зубам оказалась бы Вика Морозова, да и не по сердцу. Эта женщина для небанальных мужчин.

В отличие от большинства мужчин Петр умел анализировать свои чувства и поступки. Он мог точно сказать, что, развиваясь, поднимаясь со ступеньки на ступеньку, мужчина меняется, а потому меняются и желания. Сейчас они с Викой люди одного круга, одного слоя, если угодно.

Потому-то ранние детские браки распадаются — кто-то в паре опережает другого, чаще всего мужчина... Страсть угасает, мужчина хочет новизны, этого требует физиология, которая не выносит скуки. Мужчины чаще всего именно поэтому изменяют своим женам. Но если развивается и жена, тогда мужчине за ней трудно угнаться. А Вика, похоже, из таких женщин, скорее всего, поэтому она и свободна.

Свободна? А кто это тебе сказал, снова спросил себя Петр. Свободна от тебя, а не для тебя, не хочешь ли вот так построить фразу? Он покрутил рыжей головой.

— Что вам угодно? Не хотите ли минеральной? — прелестная бортпроводница по-своему расценила это движение головой. Петр недоуменно посмотрел в улыбающееся лицо девушки.

— Спасибо, но... Впрочем, да. — Ему ничуть не помешает выпить минералки и остудить мысли. Вика скоро проснется и получит его послание — он посмотрел на часы и ухмыльнулся — как он ловко ввернул насчет поцелуя. Молодец, Суворов!

Стюардесса подала на подносе стаканчик с водой, мелкие пузырьки, отталкивая друг друга, спешили на поверхность. Вот и он так же — пускает пузыри без причины.

Петр залпом выпил воду, вернул стакан и снова уставился в окно. В иллюминаторе появилась земля, да, пора снова возвращаться на землю. Во всех смыслах? Или только в прикладном? А что, если по приезде ему пригласить Вику в спортивный клуб? Посмотреть, как она на самом деле стреляет из своего дорогущего ружья. Интересно, она до конца осознает, чем владеет? Или другим и не могла бы владеть, потому что сама похожа на дорогое ружье? Но на какое? Итальянское «Гамба»? Английский «Голланд-Голланд»? Немецкий «Меркель»? Калибр ее ружья он определил точно — двадцать восьмой. Она сама такая же изящная и легкая несмотря на свой отменный рост. Ах, как она ела фруктовый салат! У него просто слюнки текли, так ему хотелось слизать с ее губ сладкий сок киви. Когда он ее целовал, от нее почему-то пахло розами. Духами? Ну и бестолочь, обругал он себя. Ее салат был накрыт розовым лепестком, вот почему!

Немецкие партнеры встретили Петра в аэропорту и сразу повезли в загородный охотничий клуб, на встречу «с самыми смелыми охотниками, которые не боятся пойти на русского медведя».

«Что ж, — подумал Петр, — и хорошо, что не боятся, но за свою смелость им придется прилично заплатить, по нескольку тысяч марок».

Это будет охота на берлоге, и Петр представил себе заснеженный лес, сосны, которым не меньше сотни лет, нехоженые места. Местный егерь давно «пасет» берлогу, звонил, говорил, как заляжет зверь, он станет ходить да посматривать, хорошо ли спится ему. Петр понял, о чем говорил охотник, — когда мишка спит, то, если присмотреться, из берлоги вьется тонкая струйка воздуха — это медведь дышит.

На счету Петра уже одиннадцать медвежьих охот, и он знает, что эти большие хищники совсем не так добродушны, как их рисуют защитники природы. Он до сих пор не может забыть одного местного мужика, который после встречи со зверем остаток жизни вынужден прожить в том облике, которым наградил его медведь, — скрюченное тело и голый череп. Этот мужик наткнулся на свою беду на медведицу с медвежонком, а более неудачной встречи в тайге трудно придумать.

Когда Петр Суворов учился на биофаке МГУ, он и не предполагал, что станет заниматься тем, чем сейчас.

Да, он потомственный биолог, его отец работал в Московском зоопарке, его любимцами и предметом заботы всегда были волки. Отец говорил ему:

— Знаешь, мне иногда кажется, что они умеют говорить. И я в конце концов научусь понимать их язык.

Волки казались Петру слишком жесткими по характеру. Ему хотелось мягкого и пушистого зверька, и он выбрал соболя. Ему нравилась его фация, его характер, который, казалось бы, не соответствует необычайно нежной внешности.

Он изучал биологию соболя и собирался заниматься этим до скончания дней. Экспедиции, в которых Петр подсчитывал численность драгоценного зверя для прогноза «урожайности» соболя, мех которого на международных аукционах ценится выше всякого другого, — увлекательная жизнь для молодого мужчины. Но человеку только кажется, что он сам управляет своим существованием, очень часто привычная жизнь рушится и надо строить другую, четко вслушиваясь в новые принципы, которые она тебе диктует.

Петр услышал веления времени, и ни разу не пожалел. Сейчас, вспомнив про этого изящного зверька, он подумал, что соболь в гневе похож на Вику! Такой же пушистый, с каштановым отливом на солнце, но способный громко шипеть и кусаться!

Петр рассмеялся, поразившись собственному неожиданному ходу мыслей, а немцы удивленно посмотрели на него, потом на переводчика — что он такое перевел, если гость внезапно развеселился?

— Простите, — сказал Петр, — я вспомнил один смешной случай.

Переводчик сказал это по-немецки, самодовольные бюргеры закивали, заулыбались, ожидая продолжения и выражая готовность посмеяться вместе с ним.

Петру пришлось сочинять охотничью байку прямо на ходу.

— Мы с приятелем, тогда студенты-дипломники, поехали на практику в Баргузинский заповедник, это в Восточной Сибири.

Немцы понимающе кивнули и свели брови, воображая себе снега Сибири.

— Это было осенью, полно ягод, грибов, и уже не было комаров. Мы забрели в совершеннейший бурелом, чтобы идти вперед, приходилось высоко поднимать ноги. — Он подвигал коленями, изображая, как высоко надо было их поднимать, а они, не успев дослушать перевод, изумленно уставились на него. Размер ботинок их удивил. — Мы наткнулись на избушку, охотники ставили раньше их повсюду, чтобы не спать под отрытым небом, это дело простое, тогда лес был ничей, то есть общий, глухомань, и мы знали, что там всегда можно переночевать или на худой конец спрятаться от дождя. Подошли, заглянули в оконце и ничего не увидели, нам показалось, оно занавешено изнутри. Ну что ж, думаем, дело ясное, недавно кто-то был здесь, значит, избушка вполне пригодна для жилья. Мы потянули на себя дверь — не поддается. Потом сообразили, что она навешена непривычно — открывается внутрь, а не наружу. Толкнули. Потом — порыв ветра и темнота. Свет пролился в глаза только через несколько минут, когда мы увидели, как на большой скорости — даже подумать невозможно, что косолапый способен так быстро перебирать лапами, — от нас уносился медведь. Мы посмотрели внутрь — судя по оставшимся следам, мишка, а может, и машка, довольно долго провел в заточении. Наверное, прельстился чем-то, дверь закрылась, и выйти медведь не смог. Он был не слишком большой, наверное сеголеток, прошлогодний медвежонок.