Пэт Конрой - Принц приливов

Люк отремонтировал построенную отцом хижину: заново покрыл крышу и заменил сгнившие доски пола. В углу мы нашли свернутый спальный мешок, а посередине — небольшой стол и стул. На столе стояла полупустая бутылка «Дикой индюшки». Рядом с чистой тарелкой лежал экземпляр «Дочери ловца креветок» с дарственной надписью Саванны.

— Люк всегда отличался хорошим литературным вкусом, — заметила сестра.

— А меня удивляет, что здесь нет сборника цитат председателя Мао.

— Зачем они ему? Бумажным призывам Люк предпочитает настоящую борьбу.

Мы быстро разгрузили свою лодку и втащили ее в палатку. Болото переливалось золотом рассвета. Вода все прибывала. Она уничтожила борозду, прочерченную килем лодки в рыхлой земле. Мы разместили свои спальные мешки рядом с мешком Люка. Я зажег горелку походной газовой плиты и сварил кофе. К этому времени солнце полностью взошло.

— Судя по всему, Люк не появлялся здесь уже несколько дней, — сказал я.

— Тогда где же его искать?

— Не знаю. Вроде больше негде. Коллетон — неподходящее место для партизанской войны. Можно легко угодить в западню на каком-нибудь острове.

— Но ведь до сих пор Люк оставался неуловимым.

— Ковингтон — этот парень из ФБР — говорил мне, что на прошлой неделе Люка чуть не схватили. Они его окружили невдалеке от места, где стоял город. Сотня человек, в том числе шестеро ищеек, пытались выкурить его из леса.

— И как Люк сумел уйти?

— Толком никто не знает. Он затаился и ждал захода солнца. Ковингтон считает, что те ребята не проявили должной прыти. Скорее всего, Люк дополз до болота, оттуда выбрался на реку и нырнул в прилив. На реке стояли патрульные катера, но брату удалось проскользнуть.

— Так им и надо. Мне всегда нравились фильмы, где хорошие парни убегают от преследователей.

— Тут еще следует разобраться, кого считать хорошим парнем. Когда Люк почувствовал, что кольцо сжимается, он рванул заряд динамита. Собаки испугались, да и людям стало не по себе.

— Кому-нибудь досталось?

— Тополю. Дерево разнесло в щепки. Каким-то чудом никто не пострадал.

Я подал Саванне чашку кофе.

— Том, а что ты скажешь Люку, когда он здесь появится? Ведь он верит в то, что делает. Считает это справедливым и нравственным. Чуть ли не своей миссией. Какими словами ты будешь убеждать Люка?

— Постараюсь во всех подробностях расписать ему, как скверно всем нам будет на его похоронах. Напомню о женщине, которая могла бы выйти за него замуж, а так останется одинокой. О детях, которые могли бы у них родиться. Добавлю, что один человек не может всю жизнь воевать с государством. Поинтересуюсь, чего он достигнет, если его убьют, а строительство все равно продолжится.

— У Люка не было даже временной подруги, — возразила Саванна. — Сомневаюсь, что все эти сладкозвучные речи о жене, потрескивающем камине, шлепанцах и паре светловолосых малышей способны выманить его из лесу. Для некоторых из нас жизнь американского среднего класса равнозначна смертному приговору.

— Ты считаешь мою жизнь смертным приговором?

— Для меня, Том, это так. И для Люка, возможно, тоже. Прости, я не хотела задевать твои чувства…

— Слава богу, сестрица. Даже не могу представить, сколько твердости тебе понадобилось бы, чтобы по-настоящему меня задеть. Мы, американский средний класс, обреченный на смертный приговор… мы весьма блеклые люди с атрофированными эмоциями. Нас не так-то легко выбить из колеи.

— Ты уже начинаешь заводиться, — засмеялась Саванна.

— Я оставляю за собой право заводиться, когда меня называют живым мертвецом.

— Не моя вина, что ты несчастлив.

— Мне тяжело выдерживать твою снисходительность, — признался я. — Меня просто бесит, с каким оттенком превосходства ты рассуждаешь о жизненном выборе каждого из нас. Это типично нью-йоркская болезнь. Думаю, ею страдаешь не только ты, но и все прочие эмигранты из провинциальных городишек, кто с юности рвался на Манхэттен.

— Если честно, все самые яркие, самые лучшие южане из тех, кого я знаю, рано или поздно перебрались в Нью-Йорк. Юг требует от тебя, чтобы ты отказался от своей сути.

— Давай не будем об этом!

— Еще бы! Тема-то очень болезненная.

— Не угадала, — огрызнулся я. — Мне просто противен этот твой ореол самовосхваления. По-моему, эти твои размышления — первостатейная чушь, приправленная жестокостью.

— В чем ты видишь жестокость?

— Тебе нравится напоминать мне о том, что я понапрасну растрачиваю жизнь.

— Ошибаешься, Том, — спорила Саванна. — Наоборот, мне очень больно говорить тебе об этом. Я мечтаю, чтобы вы с Люком увидели мир во всей его полноте, чтобы были открыты ко всему и не позволяли этой сонной, вялой действительности превратить вас в типичных южан.

— Саванна, ты видишь это солнце? — Я указал в сторону болота. — Это южное солнце, солнце Каролины. Мы с детства жарились на нем. Сколько бы ты ни жила в Нью-Йорке, этот загар тебе никогда не отмыть.

— Мы имеем в виду разные вещи. Меня беспокоит, что Юг может лишить тебя твоей индивидуальности, твоих личностных особенностей. Я боюсь, что Юг убьет Люка, поскольку наш брат верит в Юг как в настоящий рай.

— Саванна, давай отложим эту беседу до лучших времен. Когда Люк появится на острове, прошу тебя, помоги мне заставить его вернуться вместе с нами. Не позволяй ему убедить тебя в своей правоте. Он это умеет. Он считает, что выполняет великую миссию и все это чертовски романтично. Люк — жуткий фанатик. Он так и сияет возвышенным светом, глаза лихорадочно сверкают, и он не желает слушать никаких аргументов. Я опасаюсь за твою поэтическую натуру — вдруг ей придется по душе вся эта партизанская война, затеянная Люком.

— Я не меньше твоего хочу вытащить Люка из лесов и вернуть домой.

— Он тебя заверит, что здесь и есть его дом, — предупредил я.

— По большому счету он прав, — заметила Саванна, протягивая руку к кофейнику.

— Согласен. Только мы об этом промолчим.

— Я больше не буду корчить из себя нью-йоркскую штучку, — пообещала Саванна.

— А я больше не буду разыгрывать из себя деревенщину.

Мы пожали друг другу руки и приготовились терпеливо ждать появления нашего старшего брата.

Почти целую неделю мы с Саванной пробыли на острове в центре громадного солончакового болота. Мы вновь создавали тонкие, хрупкие и загадочные связи, существующие между близнецами. Днем мы прятались в хижине и коротали время, восстанавливая историю нашей семьи. Мы вспоминали каждую мелочь из раннего детства и пытались оценить все сильные и слабые стороны, которые принесли в свою взрослость, будучи воспитанными Генри и Лилой Винго. Наша жизнь в домике у реки была полна опасностей и тягот, и одновременно мы находили в ней немало восхитительного. Она сделала нас удивительными и странными детьми. Наше жилище было питомником безумия, поэзии, мужества и несгибаемой верности. Наше детство было суровым, но всегда интересным. Мы могли бы забросать родителей множеством упреков, однако их экстравагантность не позволила нашим душам увязнуть в трясине размеренности и скуки. Мы оба признавали, что появились на свет у самых худших родителей, какие только существуют, но никакого иного способа прийти в этот мир у нас не было. Думаю, именно на острове Болотной Курочки, в ожидании Люка, мы стали прощать родителей за их поведение. Каждый раз мы начинали с родительской жестокости и предательства, а заканчивали тем, что снова и снова признавались в своей непростой, но искренней любви к отцу и матери. Наконец-то мы достаточно повзрослели и смогли простить родителей за то, что они не были идеальными.