Пэт Конрой - Принц приливов

— До вечера. Спасибо, что приехали, — улыбнулась она и игриво добавила: — Тренер.

В психиатрических клиниках, какими бы гуманными и передовыми они ни были, ключи являются атрибутами власти, стальными звездочками свободы вообще и свободы передвижения в частности. Шествие санитаров и медсестер по больничным коридорам сопровождается умопомрачительной какофонией ключей, висящих у них на поясе и звякающих при ходьбе. Музыка, возвещающая о появлении свободных людей. Когда слушаешь этот перезвон ключей, а сам их не имеешь, очень скоро начинаешь понимать неподдельный ужас запертой души, которую лишили всех контактов с внешним миром. Об этой «тайне ключей» я прочитал в стихотворении Саванны, написанном после ее первого помещения в клинику. Сестра сочинила эти строки в один присест. Ключи как магические символы, управляющие ее тяжелой участью и необъявленной войной с собой. Каким бы ни было состояние сестры, она непременно просыпалась, заслышав лязг больничных ключей.

В тот вечер, когда доктор Лоуэнстайн привела меня в палату, Саванна сидела спиной к двери, сжавшись в комок и обхватив колени руками. Ее голова упиралась в стену. В комнате пахло калом и мочой — гнусный и такой знакомый «букет», унижающий душевнобольных на протяжении долгих часов врачебного плена, характерный «аромат», по которому сразу узнаёшь американскую психушку. Когда мы вошли, Саванна даже не обернулась. Я тут же понял: встреча будет тягостной.

Доктор Лоуэнстайн приблизилась к Саванне и осторожно тронула за плечо.

— Саванна, у меня для вас сюрприз. Здесь ваш брат Том. Он приехал вас навестить.

Сестра не шевелилась; ее сознание витало где-то в иных мирах. От ее кататонического ступора веяло покоем скалы, безупречным колдовством, черной магией. Кататоники всегда казались мне наиболее праведными из остальных психотиков. Есть какое-то достоинство в их «обете молчания»; в их нежелании двигаться просматривается нечто священное. Безмолвная драма погубленной человеческой души, генеральная репетиция самой смерти. Я не впервые видел Саванну в кататоническом ступоре, поэтому ощущал себя давним свидетелем ее неизлечимого состояния. В первый раз меня буквально разрывало; не в силах смотреть на нее, я прятал лицо в ладонях. Но тут я вспомнил ее слова. Саванна говорила мне, что неподвижность и отчужденность — они лишь снаружи, а глубоко внутри дух самоисцеляется, осваивая несметные богатства, скрытые в недосягаемых уголках разума. И еще она сказала, что в такие периоды не может нанести себе повреждений. Наоборот, она очищается, подготавливаясь к моменту, когда снова вернется к свету. Этот момент мне бы очень хотелось встретить рядом с сестрой.

Я обнял Саванну за плечи, поцеловал в шею и сел рядом. Я крепко сжимал ее и зарывался лицом в волосы. На забинтованные руки я старался не обращать внимания.

— Здравствуй, Саванна, — тихо произнес я. — Как ты, дорогая? Все будет замечательно, твой брат рядом. Понимаю, тебе сейчас плохо, и от этого мне тоже плохо. Но я останусь в Нью-Йорке, пока ты не выздоровеешь. Недавно я встречался с отцом. Он просил передать, что любит тебя. Не волнуйся, наш старик ничуть не изменился. Такой же идиот, как всегда. Мама не смогла приехать, она наметила стирку колготок. У Салли и девочек все замечательно. Представляешь, Дженнифер начинает обзаводиться грудями. На днях вылезла из душа, подошла ко мне, распахнула полотенце и говорит: «Смотри, папа, какие у меня бугорочки». Потом захихикала и с воплем понеслась по коридору. Я за ней, и мысли в голове непотребные… Южная Каролина почти не изменилась. По-прежнему остается чертовым культурным центром мира. Даже остров Салливанс обрастает цивилизацией. Недавно возле шоссе отгрохали новенькую забегаловку с барбекю. Я по-прежнему без работы, но усердно ее ищу. Помню, тебя это волновало. Да, забыл. Навещал тут бабушку Винго. У нее был день рождения, вот я и заскочил в дом престарелых ее поздравить. Представляешь, она приняла меня за чарлстонского епископа и заявила, что в двадцатом году я пытался ее соблазнить. А еще…

Мой монолог, длившийся полчаса, был прерван доктором Лоуэнстайн. Психиатр тронула меня за плечо и кивнула в сторону двери. Я встал, поднял Саванну на руки и отнес на кровать. Сестра сильно похудела, ее щеки потемнели и ввалились. Глаза ни на что не реагировали — две бирюзы в белой оправе. Саванна легла в позу зародыша. Я достал из кармана щетку и начал расчесывать ее потные спутанные локоны. Я водил щеткой, пока к ее прядям не вернулся золотистый блеск; теперь золото волос струилось по ее плечам и спине. Тогда я спел Саванне куплет из песни нашего детства:

Немного помолчав, я сказал на прощание:

— Саванна, завтра я снова приду. Знаю, что ты меня слышишь. Запомни: все повторяется, ты обязательно вылечишься. Это требует времени. Когда-нибудь мы будем петь и танцевать. Я стану говорить разные гадости про Нью-Йорк, а ты — щипать меня за руку и обзывать деревенщиной. Я рядом, дорогая. И буду здесь столько, сколько потребуется.

Я поцеловал сестру в губы и накрыл одеялом.

Мы вышли из лечебницы. В Нью-Йорке пахло поздней весной. Доктор Лоуэнстайн поинтересовалась, обедал ли я, и я признался, что нет. Она предложила посетить ее любимый французский ресторанчик «Petite marmite» [31] Название можно перевести как «Кастрюлька» или «Котелок». . Я мгновенно подумал о ценах в меню. Ничего не поделаешь — автоматическая реакция южнокаролинского школьного учителя, замордованного годами нищенского жалованья. В тот момент я даже забыл, что уже не работаю. Всех американских учителей выдрессировали мыслить категориями бедняков. Мы любим конференции с книжными ярмарками и угощением за счет устроителей. Мы привыкли жевать резиновую курятину со сладковатым французским гарниром и отвратительным горошком.

— Доктор, а это дорогое заведение? Несколько раз мне приходилось расплачиваться в местных ресторанах. На такие деньги шеф-повар вполне может учить своих детей в частной школе.

— По нью-йоркским меркам цены там умеренные.

— Подождите. Позвоню в банк и узнаю, можно ли получить заем.

— Тренер, я вас угощаю.

— А я как мужчина, напрочь лишенный комплексов, на это соглашаюсь.

Метрдотель поприветствовал доктора Лоуэнстайн с неуловимым оттенком интимности, и я сразу понял: она принадлежит к числу завсегдатаев. Служащий провел нас к столику в углу. Рядом страстно вздыхала и постанывала парочка. Они сидели, взявшись за руки и безотрывно глядя друг на друга. Их распахнутые глаза, отражавшие свет свечей, были полны страсти. Чувствовалось, что они не прочь совокупиться прямо на белой скатерти, подмяв под себя блюдо с беарнским соусом. Доктор заказала бутылку «Макон блан» [32] Легкое сухое вино с ароматом цветов и муската. и пробежала глазами меню в кожаном переплете.