Заряна - 217-я жизнь. Блог бывшего экстрасенса

Я продолжила ритуал. Были еще мужчины, которые отдавали свою кровь ради благоденствия страны. Великая, почетная миссия.

Царица не сразу поняла, когда что-то изменилось. Еще несколько дней все шло как прежде. Потом она стала задумываться, отменила несколько омолаживающих процедур, отказалась от оргий.

Потом велела показать, где положили его тело.

Потом приказала его бальзамировать особо и положить в специальный саркофаг. Часто его навещала.

Фараон знал это. Но не вмешивался.

Постепенно комнатка с саркофагом юноши стала ее любимым местом. Она приходила сюда почти каждый день. Сидела, думала. Не плакала, не страдала. Просто было пусто, будто из легких откачали весь воздух.

Что такое любовь – она не поняла. Царица вообще не знала такого понятия. Она родила фараону наследников, потом стала полноправной и единственной правительницей Египта. Под ее мудрым и спокойным правлением страна ширилась, благоденствовала. Не отличаясь мужскими амбициями и никому ничего не доказывая, она заключила множество мирных договоров с соседями, войны почти прекратились.

Все шло хорошо. Для того чтобы жить отлично, ей даже не пришлось поддерживать красоту. А мудрость пришла сама – вместе с той пустотой, которая теперь была у нее внутри.

Царица ходила в усыпальницу этого странного человека еще почти… 30 лет.

Разорившись на телефонных разговорах, соскучившись до соплей и тотальной ненависти к Египту и конкретно к царице (слишком громко она бушует в моей психике), я наконец-то оказалась в Шереметьево – в лапах у Антона.

УФ! Дома. И в физическом, и в психическом смысле.

Все приходило в «свои берега»: летом мы купили мебель, развели обширный ремонт – с кредитами, каталогами плитки, бригадами и прочей нечистью. Все как положено.

В пространстве нашей квартиры завелись мысли о ребенке. Точнее, так. С некоторых пор презервативы стали мешать ему, а таблетки не подходили мне. И как-то исподволь, без громких заявлений и обещаний, вырисовалась возможность завести ребенка. Точнее – возможность ребенку завестись. Но никто никуда не спешит! – говорили мы себе.

Вот такое оно было – семейное счастье. Хлебай полной ложкой.

Но нам обоим и каждому в отдельности надо было где-то брать «воздух»: острые впечатления, сильные эмоции для того, чтобы «обычная» жизнь не стала единственной.

Когда подруги спрашивали меня – что в этом ужасного, в обычной жизни, я всегда рассказывала об Израиле.

Очень, очень интересная и спокойная жизнь. Иудейка – крестьянка, хорошенькая, кроткая и молоденькая, лет 14, пожилой и строгий муж. Уважаемый член общины, известный в округе толкователь Священной Книги.

В нашей деревне скучно: серый песок, изрезанный морщинами древние горы. И ни капли влаги с навеки застывшего пронзительного пустого неба. Монотонная работа по дому, чахлый урожай. Свои мысли можно сказать только ящеркам на раскаленных камнях. Я молода и я женщина, мне можно только слушать. Целые дни муж пересказывает мне свои вчерашние споры о Законе, которые он каждый вечер ведет с уважаемыми стариками нашей деревни.

Видно, Неназываемый нас совсем забыл. Ему скучно смотреть туда, где я изо дня в день копаю маленькой плоской палочкой с заостренной ручкой ( вариант нашей мотыги ) потрескавшуюся землю. Мой огородик, на который муж после великих просьб (я ластилась и ныла две недели) разрешает тратить остатки воды с большого общего поля, или излишки воды в хозяйстве, хотя где ж им взяться, излишкам! Воды так мало, что я лоскутками промокаю большие чаны с водой, а потом выжимаю эти мокрые тряпочки над своими растениями. Цветы муж не разрешил, журил и называл меня ребенком. Но разрешил посеять две полосочки зелени ( что-то вроде современной петрушки) . Это единственное, что тут есть мое.

Все просто, понятно, обыденно. И следов бы этой жизни не осталось, если бы не…

Шли мимо пыльные усталые люди. Трое, в длинной одежде странников. В их дорожных мешках был только песок, фляги из тыкв пусты, но пахло от них дорогими благовониями. Любопытство вязло верх, я их окликнула и пригласила быть гостями.

Но, видно, недостаточно я была радушна, потому что в уме все считали, сколько воды уйдет на гостей. Еда ладно, подам лепешки и мед и скажу, что ничего больше нет, хоть обычай и требует отдать страннику лучшее. Но воды, сколько на них уйдет воды! Пить, наполнить фляги, мыть руки, да еще и омовение ног! Видно ведь, что люди божьи и старше меня. Мне должно оказать им почтение, а мой садик останется без воды дня 3 или даже 4! И пока я кланялась гостям, все прикидывала: что больший грех – проявить неуважение, нарушить веру предков перед путниками или проявить неуважение и соврать мужу, рассказать, что на странников ушло больше воды, а самой ее припрятать для своего садика.

Старший – темноволосый смуглый человек почтенных лет – смотрел на меня пронзительно, даже страшно стало. Я предложила отдых и еду, но они лишь выпили воды из моего ковшика. Ни мало, ни много, а ровно сколько требует вежливость. Все трое так сделали, чтобы осталась примерно четвертая часть.

Рассказали, что в соседнем поселении остановился молодой проповедник, который называет себя Мессией. Исцеляет как Илия, проповедует Любовь. Направляется он в Вечный город (Иерусалим, видимо) и они собираются следовать за ним.

Пронзительный странник позвал меня с собой, говорил, что пророк молод и принес слово Бога, что Бог есть Любовь.

Я ничего так и не поняла и вечером пересказала все мужу. Всего день пути до соседей, и у нас там родственники! Может быть, он меня одну пустит? Но всегда снисходительный к моей молодости муж тут был непреклонен. Бог – это не любовь, Бог – это Закон, мало ли шарлатанов и самозванцев шляется по округе! И никуда меня не пустил, как я ни ластилась. Муж сказал, что желает мне добра и что написано, что муж должен направлять жену. Что он старше и мудрее, и потому лучше знает, что есть Бог и что надо мне.

Позже до их поселения дошли слухи, что с тем проповедником что-то вышло не ладно, какие-то волнения начались, гонения. Может быть даже казни. Вот, журил меня муж с отеческой строгостью, а ты чуть туда не ушла! Место жены – дома, возле супруга.

А ведь все жизни могли бы пойти по-другому!

Вот от этой жизни остался общий осадок огромной, невосполнимой ошибки. Тянущей, выматывающей, как фантомные боли. Все остальные жизни, где убивали или я убивала, предавала людей или люди меня предавали, меняла веру, теряла родных, детей или Родину, проходят легко, как крылом касаясь лица. Та боль пугает, или вызывает печаль, или гордость от того, что человек не сломался, смог пережить и это.