Татьяна Корсакова - Смертельное танго

Вместо того чтобы подойти, Селена попятилась. Только сейчас она поняла, что женщина слепа. Вот откуда этот странный взгляд, вот зачем ей трость…

— Ну же! — В голосе Элеоноры послышалось нетерпение, но не злое и раздраженное, а то особенное, которое идет рука об руку с ожиданием чуда. — Я хочу посмотреть на тебя.

Как она, слепая, может на нее посмотреть?.. Зачем на нее вообще смотреть? Шестнадцать лет не смотрели…

Захотелось уйти. Вот прямо сейчас развернуться и тихонько, на цыпочках, выйти из директорского кабинета. Селена даже сделала шаг к двери, но в самый последний момент остановилась. Родная тетя… ее тетя…

…Длинные пальцы, унизанные диковинными перстнями, нежно пробежались по ее лицу, задержались на скулах, губах, подбородке. Девушке не были неприятны эти прикосновения. В них даже сквозило что-то ласкающее, успокаивающее.

— Такая же, как она, — сказала наконец Элеонора. — Моя лунная девочка.

— Почему лунная девочка? — Оттаявший было желудок снова сковало холодом.

— Тебя тоже зовет луна? — Женщина прикрыла слепые глаза, сложила руки на набалдашнике трости. Вызывающе алый лак удивительным образом гармонировал с кроваво-красной помадой, не опошлял, а добавлял шарма и благородства. Даже странно.

— Не зовет меня никакая луна! — буркнула Селена, уже в открытую, без опаски, рассматривая незрячее лицо женщины.

Элеонора ничего не сказала, только уголки алых губ чуть дрогнули в намеке на улыбку.

— Почему она умерла? — неожиданно для себя спросила Селена.

— Это очень долгая и очень грустная история, девочка.

— У меня есть время.

Элеонора улыбнулась, теперь уже по-настоящему, широко и открыто. Ее лишенное возраста лицо вдруг стало молодым-молодым.

— Здесь неподалеку есть кафе. Проводишь Меня туда?

Наверное, было бы разумным отказаться, стряхнуть это болезненное очарование, уйти прочь, но вместо этого Селена сказала:

— Да, я провожу.

— Ты любишь кофе? — спросила Элеонора, когда официант проводил их к уединенно стоящему столику.

— Не знаю, — Селена пожала плечами. — Может, лучше чай?

— Можно и чай.

Пока Элеонора делала заказ, Селена исподтишка изучала интерьер кафе: маленькие столики, застеленные до хруста накрахмаленными скатертями, удобные стулья, тихая музыка, официанты. А она-то думала, что в кафе не бывает официантов.

— Я закурю, не возражаешь? — Элеонора положила на стол портсигар.

Селена не возражала. Ей просто казалось удивительным, что можно так вот запросто курить в общественном месте, да еще в таком респектабельном. В детдоме тоже курили: посудомойки, нянечки, кастелянша, даже кое-кто из воспитателей, но все прятались по углам и подсобкам, опасаясь крутого нрава Эммы Яковлевны.

Элеонора достала из портсигара сигарету, щелкнула зажигалкой, глубоко и с удовольствием затянулась. Селена принюхалась — дым пах как-то по-особенному, очень приятно.

Принесли заказ: чай для Селены, кофе для Элеоноры, тарелочки с пирожными, коробку шоколадных конфет.

— Угощайся, девочка, — Элеонора приглашающе взмахнула рукой, на тонком запястье тихо звякнули браслеты.

Селене казалось, что браслеты — это как-то по-цыгански, вульгарно и вызывающе, но на руке Элеоноры они выглядели более чем уместно. Она взяла конфету, аккуратно развернула золотистую обертку, обвела зал испуганным взглядом, точно находилась здесь на птичьих правах, а не на совершенно законных основаниях. А вдруг так оно и есть? Что она вообще знает о сидящей напротив женщине, как может ей доверять? Элеонора, словно почувствовав ее взгляд, ободряюще улыбнулась и снова стала молодой-молодой. А может, она и в самом деле была молодой, а это странное ощущение застывшего возраста из-за седых волос?

Конфета была очень вкусной: сладость молочного шоколада, горечь миндаля. На мгновение Селена забыла, что она уже взрослая шестнадцатилетняя девушка, что ей не пристало, как маленькой, радоваться сладостям. Она даже забыла, какой разговор ее ждет…

— Я тоже люблю шоколад, — напомнила о себе Элеонора.

Селена поперхнулась, торопливо запила миндальную горечь обжигающе горячим чаем. Что это с ней?! Купилась на какие-то дурацкие конфеты! Перед ней сидит женщина, называющая себя ее тетей, собирающаяся рассказать ей о маме…

— Почему она меня бросила? — Слова сами сорвались с губ. У них тоже был горький вкус.

Очень долго Элеонора не реагировала на вопрос: молча курила и пила кофе.

— Думаю, ты имеешь право знать, — сказала она наконец и загасила сигарету. — Твоя мама была хорошей девочкой, очень доброй, очень чуткой. Ей исполнилось семнадцать, когда это случилось.

— Что случилось?

— Ты ходишь по ночам? — неожиданно спросила Элеонора и уставилась на девушку своими невидящими глазами.

Селена побледнела, мотнула головой, словно Элеонора могла видеть этот отчаянный жест.

— Сейчас уже нет. В детстве ходила.

— И твоя мама ходила. Я звала ее лунной девочкой. — Слепая грустно улыбнулась. — Эта ее особенность никому не доставляла хлопот. Мы жили на первом этаже, на окнах стояли решетки, так что случайно покалечиться во сне она не могла.

— Как ее звали?

— Вита. Твою маму звали Вита. — Элеонора помолчала, а когда заговорила, голос ее упал до едва различимого шепота: — В том, что случилось, была и моя вина. Я забыла запереть на ночь дверь, и Вита ушла. Ее нашли утром на пустыре недалеко от нашего дома. Она была вся в крови, в разорванной ночной сорочке. — Элеонора прикрыла глаза, точно собираясь с мыслями. — Ее изнасиловали. Мы писали заявление в милицию, но тех подонков так и не нашли. Люди во всем обвиняли Виту, говорили, что она сама спровоцировала преступников. Твоя мама была открытой, светлой девочкой, но после того, что с ней произошло, она изменилась: бросила институт, перестала общаться с друзьями, не принимала помощь даже от меня, родной сестры, целыми днями сидела, запершись, в своей комнате. Когда я узнала, что Вита беременна, было уже поздно. Прости, девочка, но она ненавидела тебя с того самого момента, когда узнала о своей беременности.

Селена вцепилась в край крахмальной скатерти, вкус шоколада исчез, во рту осталась только горечь. Это страшно — вот так, одним махом, потерять и прошлое, и будущее, и веру в людей. Неспроста, выходит, она такая уродина… Наказание за чужие грехи…

— Я знаю, это трудно, но попробуй понять свою мать. — Руку девушки накрыла прохладная ладонь Элеоноры.

— Она мне не мать, — отчеканила Селена.

— Она не могла думать о тебе как о своем ребенке. Она думала о тебе как о ребенке одного из тех подонков.

— А я виновата, да?! В том, что мой отец один из тех подонков? Как можно ненавидеть маленького ребенка за грехи, совершенные кем-то другим?! — Селена выдернула свою руку, с яростью посмотрела в угольно-черные глаза.