Анна Смолякова - Ты — мое дыхание

— Шейпинг, — так же традиционно и равнодушно ответила она.

Голубцы пахли остро и пряно. Поля взяла вилку, с исследовательским вниманием поковырялась в голубцах, снова отложила ее на салфетку. Борис бросил нож для сыра в мойку.

— Слушай, — она постаралась произнести это как можно беззаботнее, — а что, если у меня ничего не получится с этой книгой? Ну вот буду писать, писать, воображая, что творю нечто гениальное, а потом человек со свежим взглядом прочитает и скажет: «Чушь собачья!»?

— И что? — как-то даже весело осведомился Борис.

— Ну вот и я спрашиваю: и что? Он наконец обернулся, уставился на нее своими серыми озорными глазами, все еще мальчишескими, несмотря на уже намечающуюся сеточку морщинок в уголках век, и с важным, чересчур солидным каким-то видом произнес:

— Не бойся, издадим мы твою книжку, Полюшка. Хоть тысячу экземпляров, но издадим. И художника найдем самого лучшего, и типографию, и обложку сделаем с инкрустацией из золота и бриллиантов. Будешь ты у нас писательницей!

— Ты что, серьезно? — спросила она, прекрасно понимая, что это не может быть серьезно, и с облегчением чувствуя, как тоска, сжимавшая горло, уходит.

— А как же? — так же важно и нарочито солидно подтвердил Борис.

— Вообще-то, конечно, я не о том спрашивала. Я спрашивала, в смысле, что будет со мной… Тьфу, опять не то сказала!.. Ну ты понимаешь, о чем я?

Он сел за стол напротив нее, подвинул к себе свою тарелку и уже без тени улыбки произнес:

— Да понял я, конечно, понял. Все у тебя с книжкой будет нормально. По крайней мере, те наброски, которые ты мне показывала, очень даже неплохо написаны… А что касается издательства?.. Ну, тут ты знаешь, «в каждой шутке есть доля шутки». На самом деле вполне можно издать твою повесть за свой счет. Или у тебя там по объему, скорее, роман намечается?

Поля даже вздрогнула, так резко и страшно оборвалось что-то внутри. Серебряная вилка выскользнула из ее пальцев, как подтаявшая сосулька, и звонко ударилась о край тарелки. Борька, ее Борька, вернее, тот человек, которого она когда-то могла называть «мой Борька», сказал это. И сказал вполне серьезно. Но самое страшное было даже не это. Поля абсолютно точно знала, что он слишком умен, слишком проницателен, чтобы не понять, какой именно ответ она желала услышать и какого ответа боялась. Значит, эту фразу, нарочито небрежно загримированную под супружескую внимательность, он произнес специально?

А глаза его, серые, с темными крапинками и темными же ободками вокруг радужной оболочки, остались невозмутимо спокойными и даже слегка равнодушными, будто думал он до сих пор о чем-то далеком, своем, а на нее, с ее выеденного яйца не стоящими исканиями «творческой» личности, отвлекся лишь походя, чтобы через минуту снова погрузиться в собственные проблемы.

Она прокашлялась, прикрыв губы салфеткой, — ком, подкативший к горлу, мешал дышать. Заставила себя отрезать кусочек голубца и положить его в рот, и только потом произнесла со старательным равнодушием:

— А, повесть, роман… Какая разница? Я, если честно, еще сама толком не знаю, что из всего этого получится. И не будем больше об этом, ладно?.. Я о другом хотела с тобой поговорить. Если уж мы решили отпраздновать твой день рождения в узком кругу и дома, то, может быть, ты хочешь, чтобы я сама состряпала праздничный торт?

— Зачем? — Борис с искренним недоумением пожал плечами. — Тетя Даша все приготовит… Нет, ну, конечно, если тебе очень хочется несколько часов покрутиться у плиты, то — пожалуйста!

— Да нет, я просто предложила, — она отодвинула от себя тарелку и встала из-за стола. — И, вообще, ты знаешь, я почему-то сегодня очень устала. Пойду, наверное, лягу…

Он не стал возражать. Впрочем, Поля и не ожидала другого. Прошла в спальню, расправила постель, юркнула под одеяло. Долго и бессмысленно вглядывалась в неровные тени, бегущие по потолку, а потом уснула…

Как ни странно, наутро ситуация показалась вовсе не такой уж трагичной. На потолке, там, где вчера метались безумные и жутковатые тени, теперь расплывались розовые рассветные блики. Золотисто-розовым казался и нежный тюль, слегка колышущийся от дыхания ветра. В комнате было прохладно и свежо, как бывает обычно или после дождя, или в очень хорошее утро, обещающее замечательный день. Боря лежал рядом, как-то неловко подвернув руку под голову. Солнце радужными искрами играло в его светлых ресницах, пробивалось под дрожащие веки, беспокоило. Он недовольно и обиженно морщился во сне, и на переносице его то залегали, то снова разглаживались смешные глубокие складочки. Поля тихонько улыбнулась и села в кровати. Ей когда-то очень нравилось вот так, сверху, смотреть на него спящего. Лицо его в такие минуты казалось необыкновенно открытым и беззащитным. Она секунду помедлила, как бы раздумывая, а потом невесомо коснулась легкой ладонью светлых волос над его лбом. Не погладила даже, просто коснулась. Но этого оказалось достаточно, чтобы его сильные загорелые руки взметнулись над одеялом и мгновенно забрались под ее ночную рубашку. Поля только охнула от неожиданности и с тихим сдавленным смешком упала вперед, уткнувшись носом в ямочку между Бориных ключиц. И щекой почувствовала, как торопливо пульсирует упругая жилка на его шее. Он все еще не разлепил ресниц, а руки уже уверенно, требовательно ласкали ее спину, гладили плечи. И губы его тянулись к ее губам, и бедра прижимались к бедрам. Ей мешала сорочка, нелепым коконом обвившаяся вокруг ног, мешало солнце, бьющее в глаза… Да и ему, наверное, тоже мешал кружевной батист ее ночной рубашки. Во всяком случае, стащил он ее с Полиных плеч, с ее покорно поднятых рук так поспешно, словно промедление могло стоить ему жизни. Она, дрожа от нетерпения, опустилась на подушку и прикрыла глаза. И тут же почувствовала, как его колени раздвигают ее ноги, как прижимается к ее груди его мускулистая грудь.

— Нежная моя девочка, я так хочу тебя, — пробормотал Борис, судорожно тиская ее ягодицы. — Полечка моя, По-олечка…

Голос его дрогнул, сорвался стоном. Поля чуть подалась вперед и обвила руками его спину, прижавшись губами к напряженному плечу. Мучительное томление, переполняющее ее тело, требовало выхода. И она даже вскрикнула, когда он наконец вошел в нее, сильно, глубоко и нежно.

Уже потом, когда Борис упал рядом, откинувшись на спину, с лицом, все еще искаженным сладкой судорогой, с каплями пота, поблескивающими на загорелом высоком лбу, потом, когда сама она, разжав зубы, выпустила закушенный мокрый угол подушки, Поля как-то отстраненно подумала, что наверняка не может быть все так хорошо в постели, если во всем остальном так плохо. Ведь не может быть, в самом деле? А следовательно, она сама во всем себя убедила, сама себе напридумывала всяческих кошмаров. Устала просто, что ли? Ведь она еще молодая, довольно симпатичная, желанная, неглупая, в конце концов. Так почему же тогда, почему? Может быть, шесть лет, так же, как три года, — возраст для брака критический? Может быть, просто требуется время? Просто нужно переждать, перетерпеть? «Ждать, ждать, ждать, — мысленно повторяла она, чувствуя, как по телу разливается ленивая сонная нега. — Ждать и еще раз ждать». Даже когда Борис, вскочив с постели и натянув плавки, не поцеловал ее, а бросил как-то буднично и отчужденно: «Полюшка, гости придут сегодня к семи, так что будь, пожалуйста, готова. И тетю Дашу поторопи, если что» — Поля изо всех сил постаралась не обидеться. И потом, когда он уже уехал в офис, убеждала себя, сидя в пенной ванне и втирая в волосы травяной бальзам: «День начался прекрасно, все будет чудесно, все будет хорошо…»