Анна Смолякова - Ты — мое дыхание

Один действительно оказался симпатичным. Высокий, с темными волосами и красивым четким профилем, он сидел во втором ряду и оживленно размахивал руками, что-то объясняя своему товарищу. Чувствовалось, что энергия в нем кипит и бьет ключом, словно в молодом жизнерадостном щенке. А еще у него оказалась смешная, но с его точки зрения наверняка очень эффектная манера резким «атосовским» взмахом головы отбрасывать челку со лба. Вероятно, и челка эта, длинная, прямая, постоянно падающая на глаза, была отращена с единственной целью — дать хозяину прически возможность покорять публику мушкетерски-поэтическим жестом. Поля мысленно окрестила его «поэтом», а вот для второго прозвище никак не придумывалось. И не потому, что он был «никакой», — он был непонятный.

Второй мирно складывал из разноцветных шариковых ручек неустойчивый шалашик и внимал своему говорливому другу, периодически кивая и, судя по движениям губ, вставляя что-то вроде ироничного «ну-ну». Волосы у него были очень светлые, выгоревшие, похожие по цвету на белесый пляжный песок, глаза небольшие и, скорее всего, серые, загар совсем не южный, с каким-то красновато-бронзовым оттенком.

А ручки упорно не желали складываться в шалашик, раскатывались по узкому пюпитру, норовили упасть на пол. Он поднимал их и снова устанавливал с великолепным олимпийским спокойствием. Внешне он несомненно проигрывал «поэту».

Поля поправила на плече светлую, расшитую бисером сумку, с трудом удержалась от того, чтобы не сдуть челку со лба, и, пройдя мимо кафедры, поднялась по лесенке на свое обычное место. В этой аудитории она всегда сидела в одном и том же ряду, напротив выцарапанной на пюпитре надписи: «Студент, не храпи на лекции! Ты мешаешь спать товарищу». Вообще народ старался придерживаться определенных мест. Вот и сейчас позади нее, как всегда, обосновалась троица девчонок из ее группы во главе с Надей Хорошиловой. Впрочем, Поля сильно подозревала, что Надя как раз в дамском кучковании («ой, девочки, давайте поболтаем!», «ой, пойдемте вместе на лекцию, в библиотеку, в буфет, в туалет и т. д.») активного и вообще какого бы то ни было участия не принимала, а просто равнодушно терпела присутствие приятельниц. Постороннему человеку, наверное, трудно было бы сразу догадаться, что компания именно «во главе» с ней, что она здесь — главный и единственный центр притяжения. Вот и сейчас Надя хранила молчание с легкой, отстраненной улыбкой на губах, а болтала, как всегда, Наташка Масляшова.

— Нет, ну я не могу! — заливалась Наташка, мелко-мелко тряся узенькими плечиками. — Я от имени Борис вообще вымираю! Вот привел Господь одногруппничка!

— Главное, сам посмотрел в журнале список группы и говорит: «Отметьте, пожалуйста, Суханов Борис». А имя свое с таким пафосом произнес: «Борис!» — будто «Александр Македонский», — подхихикивала Ленка Головина. Она смеялась тихонечко, прикрывая острый носик и аккуратно подкрашенные губки ладошками, сложенными домиком.

— У меня от этого имени мандраж еще с первого курса, — продолжала Наташка. — Помните Борю Кислицына, которого отчислили после зимней сессии? Ну того, с которым я еще немножко подружила?.. Так меня мало того, что собственная сестра успела заколупать этой дурацкой считалкой: «А жена его Лариса — замечательная крыса!» — так еще и с сельхозработ воспоминаньице осталось… Я не помню, рассказывала вам или нет? В общем, гуляем мы после работы с Борей по центральной колхозной авеню, а сзади тащится какая-то бабка и через каждые пять минут с укоризной так зовет: «Боря! Боря!» Кислицын раз обернулся, второй обернулся. «Я с ней незнаком!» — говорит, а сам весь уже как рак красный, что делать — не знает. А бабка со своим «Боря, Боря» не отстает. Короче, тащилась она за нами минут двадцать, пока наконец из кустов козел не вышел. Старушенция так обрадовалась, запричитала: «Ой, Боренька нашелся, голубчик мой нашелся!»… А я, увидев этого козла, впервые поняла, что финал наших романтических отношений чрезвычайно близок.

Наташка смеялась собственному рассказу радостно до отвращения, Ленка машинально покусывала заусенцы на пальцах, а Надя молчала все с той же легкой, невесомой улыбкой.

Поля хорошо помнила Борю Кислицына, о котором шла речь, его смешную прическу ежиком, по-девчоночьи красивые зеленые глаза и вечно обветренные губы. Легкомысленная и непостоянная Наташка бросила его перед самой сессией, не из-за имени, конечно, и тем более не из-за этого дурацкого колхозного происшествия. Но все равно в том, что она сейчас вот так запросто, со смехом рассказывала об этом бедном мальчике, с которым когда-то, казалось, не могла расстаться ни на минуту, было что-то злое и неправильное. Кстати, свое собственное имя Полина тоже не любила и одно время даже активно ненавидела. Ее совершенно не утешали тогда рассказы о всевозможных великих Полинах, а при упоминании Полины Виардо она просто начинала мелко дрожать от бешенства. Дело в том, что Поля пыталась петь, и вроде бы даже это у нее неплохо получалось. До того самого дня, когда однажды гостья родителей, высокая крашеная шатенка с золотыми зубами, после маленького семейного концерта заметила: «Да, из вашей девочки вполне может получиться оперная примадонна! Главное, голосу есть откуда вырываться!» Тетка рассмеялась добродушно и беззлобно, видимо, довольная своей удачной шуткой, а Поля чуть не разрыдалась от обиды и унижения. В детстве, да что там в детстве, лет до четырнадцати она была довольно толстенькой. Это уже потом от детской полноты, с возрастом прошедшей, осталась только мягкая округлость, завершенность линий да привычка двигаться плавно и неторопливо, как кошка. А тогда она вдруг мгновенно представила, как выходит на сцену в длинном концертном платье, а конферансье с плохо скрываемым сарказмом объявляет: «Поет Полина Тропинина!» И имя Полина прозвучит именно так, как должно прозвучать. В нем послышится и «полная», и «дубина», и еще черт знает что. И оно будет идеально подходить для толстой дамы, завернутой в блестящую сценическую парчу. Она даже одно время отказывалась отзываться на это имя, требовала, чтобы ее называли Людмилой или Анастасией, а потом все как-то прошло, утихло…

Значит, «поэта» зовут Борис… В том, что разговор шел именно о нем, Поля была совершенно уверена. Все-таки мальчик действительно яркий и симпатичный, а значит, достойный внимания женской половины курса. Если бы родители не наградили его именем, к которому можно придраться, девчонки смеялись бы сейчас над его манерой активно жестикулировать, над его почти сросшимися на переносице бровями, над его «атосовской» челкой, в конце концов… Впрочем, Полина догадывалась, что до всего этого еще дойдет черед. Так же, как потом — до многозначительных взглядов, до поцелуев, до торопливых объятий в темных общежитских коридорах или пустых подъездах. Кто станет героиней его романа? Ленка? Наташка? Или, может быть, Надежда? Во всяком случае, ей это не будет стоить никакого труда. Хорошилова была Примой. Всегда, везде, в любой компании, где были мужчины. И поначалу Полю этот факт чрезвычайно удивлял. Внешность у Нади была довольно обыкновенная. Средний рост, широкая кость: фигура от этого казалась какой-то приземистой и плоской. Длинные светло-русые волосы, завитые на концах в крупные локоны. Большие, чуть выпуклые прозрачные глаза. Веки она обычно подкрашивала светло-голубыми, с перламутровым оттенком тенями, на негустые, но длинные ресницы наносила немного туши — вот и весь макияж! А еще у нее была родинка под нижней губой. И Поле всегда было странно представлять, как мужчины целуют ее, натыкаясь губами на этот маленький жесткий комочек. Но, наверное, целовали или мечтали целовать. Потому что всегда и везде взгляды большинства мужчин в первую очередь притягивались именно к Наде…