Анна Смолякова - Замок из песка

На мгновение замерев от мысленно произнесенного «мой Леша», я села за стол и принялась намазывать маслом хлеб. Мой интерес к Ларискиному кавалеру благополучно угас.

Правда, из шести имеющихся в наличии кусочков я успела намазать только четыре — Сашенька неожиданно быстро закончил работу. То ли поломка оказалась недостаточно серьезной, то ли, несмотря на внешность денди, руки у него росли оттуда, откуда и положено… Светящаяся от тихого счастья Никитина принесла из умывальника чашки, а Ледовской немедленно плюхнулся на соседний стул.

За окнами уже было совсем темно. Над зданием спорткомплекса висела круглая желтая луна. Мне хотелось думать об Алексее и совсем не хотелось разговаривать с Сашей. Но избежать беседы не удалось.

— Настя, вы, говорят, сегодня в театр ходили? — спросил он, глядя мне в глаза.

— Кто это говорит? — скучно поинтересовалась я.

— Да вот подружка твоя, Лариса…

На Никитину он кивнул, не оборачиваясь. Та за его спиной состроила большие глаза, видимо, призывая меня поддержать разговор о нашем высоком культурном уровне.

— Да, ходили, — ответила я без энтузиазма. Было ужасно неприятно, что в это, святое, зачем-то лезет чужой человек.

— И что за спектакль давали?

— Балетный. Тебе было бы неинтересно. Все на цыпочках ходят и ничего не говорят.

— Ну зачем ты так? — Сашенька шутливо сморщился. — Я, конечно, в балете не специалист, но посмотрел бы с удовольствием… Кстати, мне кажется, что из тебя получилась бы хорошая балерина. Ты такая…

Он неопределенно покрутил кистью с растопыренными пальцами, фразу не закончил и оставил меня в покое, переключившись на Лариску и обсуждение только что отремонтированной вешалки. А смутную и какую-то неопределенную тревогу в моем сердце сменила самая настоящая боязнь. Я боялась, позорно боялась, что после ухода Ледовского мне хорошенько достанется от Никитиной. Меня угораздило провиниться за один день два раза: признаться в своей любви к Алексею и опять привлечь к себе внимание Ледовского.

Но, к моему удивлению, репрессий не последовало. Лариска была весела и беспечна.

— Слушай, я не знаю, к чему твой Сашенька завел этот разговор про балерин… — начала я издалека, собираясь окончательно оправдаться в ее глазах. — Но, в общем, это даже и не комплимент был, если разобраться…

— Конечно, не комплимент! — согласно кивнула Никитина, сдергивая с кровати коричневое общаговское покрывало и складывая его пополам. — Это он так деликатно намекнул на то, что ты тощая и титек у тебя почти нет…

Я облегченно вздохнула, хотя стало чуть-чуть обидно. Впрочем, совсем чуть-чуть. Мне даже нравилось теперь быть худой и по-балетному «бессисечной», потому что это делало меня хоть немного, но ближе к тому миру, в котором жил Алексей…

Однако события развивались значительно медленнее, чем хотелось бы. Я уже вовсю представляла себе, как буду «дружить» с Иволгиным, как станет он переносить меня на руках через огромную незамерзающую лужу возле общаги. Как начнут шушукаться за нашими спинами: дескать, разве «балерон» — это мужчина? А я одна буду знать, что он в сто, нет, в тысячу раз больший Мужчина, чем все те, кто меня окружает… Но мечты мечтами, а реальный воз не двигался с места. И я, хоть и следовала всем хитроумным советам Никитиной, ни на миллиметр не становилась ближе к Алексею.

Зато кто-то в театре научил его грамотно отвечать на «спасибо». И теперь он так же вежливо и улыбчиво произносил стандартное: «Спасибо вам!» Денег на цветы пока хватало. Но тех редких секунд на сцене, когда его рука принимала букет из моей руки, уже перестало хватать всепоглощающей любви, поселившейся в моем сердце.

Пафосное звание «всепоглощающей» она заслужила потому, что подчинила себе все, что раньше было для меня важным. Письма домой я теперь писала значительно реже: в голове вертелись только мысли о Нем. Повышение собственного «культурного уровня», которым мы активно занялись, вырвавшись из Уральска в большой город, было заброшено напрочь. И музеи, и филармонию, и концерты мне заменил Единственный и Великий Оперный театр. Да и учебе я теперь, честно говоря, не уделяла должного внимания. Куратор нашей группы Нелли Васильевна все чаще стала повторять: «Настя, вы ведь хорошая, способная девочка! Откуда вдруг такая безалаберность? Такая вопиющая безответственность?» Грозный призрак зимней сессии уже маячил на горизонте, а я все никак не могла заставить себя сесть за учебники.

В тот день Алексей должен был танцевать в «Спящей красавице»: в первом действии — одного из принцев-женихов, а в третьем — придворного на балу. Мы же учились во вторую смену, и поэтому я собиралась удрать с семинара по философии, чтобы успеть к началу. Выходные туфельки на шпильках лежали в пластиковом пакете рядом с тетрадками, в кармане бархатной парки ожидала своего часа темно-вишневая губная помада. В общем, мне оставалось только выйти из учебного корпуса и спуститься в метро. После лекции по высшей математике я благополучно распрощалась с одногруппницами и уже вышла на лестничную площадку, когда прямо передо мной, словно из-под земли, выросла Завацкая. Лекции по философии она читала у всех, а семинары вела только у нас.

— Добрый вечер, Суслова, — произнесла Завацкая подозрительно ласковым голосом. — Может быть, вы объясните, почему я не вижу вас вот уже на третьем практическом занятии подряд?

Что я могла ей сказать? Что, как назло, ее семинары в четверг, а по четвергам в Оперном обычно дают балетные спектакли? Что даже «пара» в зачетке не заставит меня отказаться от счастья видеть Его? Что вот сейчас я стою с ней в институтском коридоре, а время-то идет! И совсем скоро на сцене появится Он в каштановом парике и розовом камзоле, чтобы ровно через двадцать минут погибнуть от колдовства Феи Карабос?

— У меня была ангина, — прошептала я, опустив глаза в пол.

— А сегодня? Сегодня у вас тоже ангина? Почему-то мне кажется, что вы собрались домой? Или я ошибаюсь?

Мне пришлось соврать, что и сегодня я чувствую себя просто ужасно. Но Завацкая не поверила. И чуть ли не за руку, с позором, довела меня до аудитории.

— На сессии вы мне еще «спасибо» скажете, — изрекла она, убедившись, что я села за парту и никуда уже не убегу. — Я ведь отношусь к вам как к родным детям. А иначе плюнула бы на вашу посещаемость. И живите себе как хотите…

Но пока я не испытывала ничего, кроме досады. Да еще, пожалуй, собачьей тоски от того, что без меня повисли в воздухе первые аккорды увертюры, без меня разъехался пурпурный театральный занавес и без меня выбежал из-за кулис Он. Наверное, мои душевные муки явственно отразились на челе, потому что к концу первого часа Завацкая забеспокоилась.