Анна Смолякова - Замок из песка

Как ни странно, меня угораздило с первого раза сдать три экзамена из четырех. То ли студенческий бог Халява помог, то ли запас школьных знаний, который на первом курсе еще имеет какое-то значение. И каждую свою маленькую победу я отмечала торжественно: вместо традиционных и недорогих гвоздичек покупала одну роскошную розу и преподносила Алексею. Правда, теперь он «передаривал» мои цветы партнерше, но я не обижалась. Ведь он просто не мог поступить иначе, потому что был Рыцарем, Джентльменом и вообще Мужчиной с большой буквы.

Тем неожиданнее для меня оказалось то, что произошло 13 января. Днем я наконец-то сдала инженерную графику, ночью собиралась встречать Старый Новый год с Никитиной и компанией. А вечером, купив у метро белую на этот раз розу на толстом, влажном стебле, отправилась в театр. Давали «Юнону» и «Авось». Я заранее узнала, что танцевать главную партию будет Иволгин, и просто млела в предвкушении грядущего удовольствия. А спектакль и в самом деле удался. Я неотрывно следила восхищенными глазами за Алексеем и переводила дыхание только тогда, когда он скрывался за кулисами. На сцене в такие моменты оставался либо Юродивый с толпой матросов, либо несчастная Кончита со свечой и мыслями о Резанове. А мне немедленно вспоминалась Никитина, режущая колбасу для салата «оливье», и ее напутственные слова: «Ну вот, поперлась опять! Лучше бы мне помогать осталась. Что ты там нового увидишь? Те же мужики в тапочках, та же Серебровская, тот же Иволгин». «Мужиками в тапочках» Лариска называла матросов в «балетках». Они и правда всегда были одинаковые. Насчет Насти Серебровской я бы уже могла поспорить. Ее маленькая, похожая на испуганного зверька Кончита, с голубыми незабудками в темных волосах мне очень нравилась. Да и партнершей она была просто идеальной. Во всяком случае, для Алексея. Все у них получалось чудесно и слаженно, даже ее легкая туника цвета тающей морской волны, казалось, трепетала в ритме его движений… Но что касается Леши, то он одинаковым не был никогда! И сегодня в каждом его прыжке, в каждом вращении, в каждом взлете сильных красивых рук чувствовался особый нервный надрыв.

Мне пришлось переждать двух благообразных бабушек с жидкими букетиками хризантем, прежде чем выйти на сцену. Нам с Алексеем никто не должен был мешать. Провожаемая привычным уже веселым шушуканьем Матросов и Монахинь, я подошла к нему и протянула свою розу. Но вместо обычного «спасибо вам» он только кивнул, а когда я развернулась, чтобы спуститься обратно в зал, проговорил что-то быстро и невнятно. Он сказал что-то, предназначающееся только мне! Конечно, я была далека от мысли, что Иволгин, например, назначает мне свидание, но все же обернулась со счастливой и ожидающей улыбкой на губах.

— Что, простите? Я не расслышала.

— Неужели вы не понимаете, что это уже смешно? — повторил он тихо и внятно. Желваки на его щеках тяжело перекатились под кожей. — Не надо мне больше ваших цветов, оставьте меня в покое!

Видимо, я так и застыла с этой дурацкой улыбочкой на губах, потому что ему пришлось нервно добавить:

— Все! Идите!

Тогда мне было безразлично, слышали ли эту отповедь Монахини с Матросами, слышала ли ее Серебровская. Передвигаясь, как зомби, я добралась до своего места в первом ряду, потом до входа в метро, потом до дверей общаги. А дома ничком упала на кровать, закрывшись с головой одеялом. Никитина пробовала спрашивать, что же со мной такое. Предлагала водочку, сигаретку, валерианку — все подряд. Мне не хотелось отвечать на ее вопросы, не хотелось говорить, не хотелось дышать. С огромной фотографии на мое вздрагивающее тело холодно и безразлично смотрел Алексей.

Ларискины гости, в том числе и Сашенька Ледовской, пришли в половине одиннадцатого. Никого, естественно, не привел в восторг вид съежившегося на кровати существа.

— Может, мы не вовремя? — осведомился кто-то из ребят. — У Насти случилось что-то, да?

— Не знаю, — неохотно процедила Никитина. Ее тоже тяготил мой траур.

Потом вяло позвенели тарелки, в гробовой тишине салютовала бутылка шампанского. Кто-то нервно и торопливо пощелкал кнопками магнитофона — веселья не получалось. Я уже подумывала, что мне самой нужно встать и выйти, когда раздался голос Ледовского:

— Наверное, мы и в самом деле пойдем. Может, Насте отдохнуть надо?

Вот этого Лариска вынести не могла. Плюхнувшись рядом, она сдернула с моей головы одеяло и жарко зашептала в самое ухо:

— Настенька, миленькая, пожалуйста! Я не знаю, что там у тебя случилось, но мы придумаем выход. Обязательно!.. А сейчас, пожалуйста, ради меня! Ну, Настенька!..

Я тяжело завозилась, усаживаясь в постели, а Никитина обернулась к гостям с лицом иллюзиониста, только что успешно проделавшего сложный фокус. Не хватало только сказать: «А-ап!» Лариску было жалко. Поэтому мне пришлось усесться вместе со всеми за стол, взять бокал и выпить шампанского. Вокруг произносились какие-то тосты, народ вспоминал «зверства» преподавателей на сессии. За каждого из «извергов» полагалось налить. Ребята были с разных курсов, поэтому «извергов» набралось довольно много. За шампанским пошла водка, противная, горькая, обжигающая горло. И очнулась я только тогда, когда почувствовала чье-то ласковое прикосновение к своей руке.

Сашенька Ледовской сидел рядом и смотрел на меня печально и как-то странно. Моя кисть автоматически отдернулась.

— Я только хотел пригласить тебя на танец, — просто сказал он. Я обернулась и увидела, что танцуют почти все, в том числе и Никитина в паре с «гигантской каракатицей» Мокроусовым. А в общем, мне было все равно: сидеть ли, уставившись на фонарь за окном, танцевать ли, вяло переминаясь с ноги на ногу… Через минуту мы с Сашей уже стояли посреди комнаты, и обнимающиеся пары то и дело толкали нас с разных сторон.

Но все оказалось не так просто. Его рука уверенно лежала на моей талии, дыхание тепло ласкало висок. Да еще и кассета, как назло, домоталась до знаменитого хита Джо Дассена. «Если в мире нет тебя…» — неслось из маленьких хрипящих колонок. А я понимала, что в моем мире больше нет Алеши Иволгина, что он не хочет в мой мир и сегодня решительно выдворил меня из мира своего. Слабым, но пронзительным отголоском проснулась жалость к себе самой. За что, почему со мной поступили так жестоко и сделали так больно?.. А совсем рядом были почти его глаза, почти его брови, почти его губы. И эти губы тянулись к моим губам неуверенно и зовуще.

Я запрокинула голову и, еще плохо соображая, что делаю, встретила его поцелуй. Кстати, это был первый поцелуй в моей жизни.

Оторвавшись от моих губ, Сашенька улыбнулся.

— Все будет хорошо, — прошептал он, проведя пальцами по моей щеке. — Все обязательно будет хорошо. Не переживай так, Настенька! Ты ведь просто чудесная! Я красивее тебя женщины не видел, честное слово! У тебя такие волосы! А глаза!.. И вообще ты такая… прозрачная. В тебе чувствуется порода.