Фэй Уэлдон - Жизнь и любовь дьяволицы

— Не надо ждать, пока суп совсем остынет, Руфь, — сказал Боббо таким тоном, будто она всю жизнь подавала ему остывший суп.

— Там шерсть! — только и смогла вымолвить Руфь.

— Собачка домашняя, чистенькая, — сказала Бренда. — Нас это нисколько не смущает, правда, Энгус?

— Само собой, — сказал Энгус, которого это еще как смущало. В детстве Боббо без конца приставал, что хочет собаку, но Энгус сумел этому воспротивиться.

— Неужели ты даже этого не можешь — приготовить суп так, чтобы не выкупать в нем собаку? — Зря он это сказал, он сам понял, что зря, едва закрыл рот. Он, правда, старался следить за собой и не говорить Руфи «неужели ты даже этого не можешь», но эти слова почему-то сами срывались у него с языка всякий раз, когда он был ею недоволен, то есть в последнее время все чаще и чаще.

У Руфи на глаза навернулись слезы. Она схватила со стола супницу.

— Я процежу! — сказала она.

— Прекрасная мысль! — одобрила Бренда. — Процедить, и все дела!

— Поставь суп на место! — заорал Боббо. — Не сходи с ума, Руфь! Из-за чего весь сыр-бор? Подумаешь, три собачьи шерстинки. Вылови их, и все!

— А вдруг они не от собаки, а от морской свинки? Эта тварь бегала по буфету. — Морскую свинку она не любила больше всех их домашних животных, которых завели ради детей. У зверька были противные, глубоко посаженные глазки и толстый загривок. Она усматривала в свинке сходство с самой собой.

— Ты просто устала, — сказал Боббо. — Переутомилась, иначе ты бы не говорила такой чепухи. Сядь на место!

— Не трогай ее, сынок, — сказала Бренда. — Хочет процедить — пусть процедит.

Руфь успела уже дойти до двери. Но там, передумав, она обернулась.

— Устала, не устала — можно подумать, ему до этого есть дело! — сказала Руфь. — Да он теперь двух минут обо мне не думает. У него голова занята только одним — Мэри Фишер. Слыхали про такую? Романы пишет. Любовница его.

Боббо был поражен этим коварством, этим, прямо скажем, гнусным предательством — и в то же время ему словно бы даже стало легче: на Руфь ни в чем нельзя положиться. Так он и знал.

— Руфь, — сказал он, — как тебе не стыдно? При чем тут мои родители? С какой стати ты их втягиваешь в наши семейные проблемы? Им-то что за дело до всего этого? Ты бы хоть стариков пожалела, помочь они все равно ничем не могут. Постыдилась бы!

— Постой, постой, мне очень даже есть дело до всего этого, — сказала Бренда. — Твой отец не позволял себе ничего подобного, уж не знаю, где ты этому научился.

— Прошу тебя, мама, не лезь в мою жизнь! — сказал Боббо. — Не тебе читать мне нотации. Если на то пошло, у меня и детства-то нормального не было.

— Вот как! И что же такого ненормального было в твоем детстве? — потребовала у него ответа Бренда, постепенно пунцовея.

— Мать все правильно говорит, — вступил в разговор Энгус. — По-моему, ты должен перед ней извиниться. Но, справедливости ради, Бренда, тебе лучше не встревать. Молодые без нас разберутся.

— Вот-вот, в этом ты весь, папа! — сказал Боббо. — Да будет тебе известно, что именно это твое всегдашнее ко всему отношение отравило мои детские годы. Какая это была пытка — врагу не пожелаю!

Мэри Фишер недавно очень кстати объяснила ему истоки всех его несчастий.

— По крайней мере, твоя мать никогда из-за меня не плакала, — сказал Энгус. — Ты можешь говорить обо мне что угодно, но я за всю свою жизнь ни разу сознательно не обидел женщину.

— Выходит, — вскинулась Бренда, — ты делал это бессознательно.

— Женщинам вечно что-то мерещится, — пробурчал Энгус.

— В чем в чем, а в этом Руфь любую за пояс заткнет, — подхватил Боббо. — Мэри Фишер — мой клиент, притом из самых дорогих. Получить такого клиента — все равно что выиграть лотерею. Вместе с тем, не буду скрывать, я ценю ее как человека творческого, одаренного — она невероятно талантлива, и мне приятно сознавать, что между нами установились дружеские отношения. Но при чем тут все остальное? Я могу отнести это только на счет болезненной подозрительности, которой, по-видимому, страдает наша бедная Руфь.

Руфь посмотрела на свекровь, потом на свекра, потом снова на свекровь, потом взглянула на мужа — и выпустила из рук супницу. Грибной суп растекся по полу как раз в том месте, где заканчивался линолеум и начинался ковер, и тут прибежали дети и с ними все их домашние животные, почуяв, что в доме происходят какие-то новые потрясения. Руфь могла побиться об заклад, что, глядя на все происходящее, Гарнес смеялся.

— Может быть, Руфи имеет смысл устроиться на работу, не запирать себя в четырех стенах, — сказал Энгус, стоя на коленях на полу и орудуя ложкой, как черпаком, в попытке вернуть суп обратно в супницу, пока он весь не стал добычей прожорливого толстого ковра. Энгус с силой вдавливал ложку в густой ворс, отвоевывая последние капли драгоценной сероватой жидкости. — Больше дел — меньше будет времени для разных фантазий.

— Какая работа! Все места давно заняты, — резонно возразила Руфь.

— Ерунда! — сказал Энгус. — Было бы желание, а работа найдется.

— Зачем говорить неправду? — сказала Бренда. — А как же инфляция, спад производства… Постой-ка, ты что, считаешь, что мы должны это съесть, Энгус?

— Кто кусок бережет, до нужды не дойдет! — провозгласил Энгус.

Боббо вдруг мучительно захотелось оказаться где-нибудь далеко-далеко отсюда, вместе с Мэри Фишер, услышать ее переливчатый смех, взять ее бледную руку в свою и один за другим подносить ко рту ее изящные пальчики, пока дыхание ее не начнет учащаться и она проведет по пересохшим губам своим восхитительно розовым язычком.

Никола пихнула ногой кошку по имени Мерси, чтоб не путалась под ногами, и та в мгновение ока прыгнула на коврик у камина, подняла хвост и мстительно, бесстыдно нагадила, и Бренда, тыча пальцем в Мерси, истошно завопила, и Гарнес пришел в неистовое возбуждение и стал как-то не вполне пристойно наскакивать на Энди, а Руфь стояла посреди всего этого, огромная и неподвижная, и ничего не предпринимала, и тогда Боббо окончательно вышел из себя.

— Полюбуйтесь, из чего состоит моя жизнь! — кричал он. — И так всегда. Там, где появляется моя жена, все летит вверх дном! Удивительная способность всем устраивать веселую жизнь, всем без исключения!

— Если бы ты хоть немного любил меня! — причитала Руфь.

— Да как же можно тебя любить?! — орал Боббо. — Тебя в принципе любить невозможно.

— Будет вам. Вы сегодня оба не в себе, — сказал Энгус, отказываясь от дальнейшего единоборства с ковром. — Успокойтесь — все встанет на свои места. Устали, заработались…

— Еще бы, такую лямку тянуть! Шутка ли — двоих детей поднимать, — заметила Бренда. — Кстати, Боббо, характер у тебя всегда был не подарок, даже в детстве.