Нина Ламберт - Место под солнцем

— Совсем как мы с тобой.

— …и выживают, сохраняя свое лицо.

— Совсем как мы с тобой?

— Нам с тобой не из чего выбирать. Разве не так? Через месяц ты уже забудешь меня.

— А ты? Думаешь, будешь помнить меня все это время?

— У меня хорошая память.

— Слишком хорошая. От чего и происходят все твои неприятности.

— Джек, не надо снова ссориться.

Он одним глотком выпил виски и цинично спросил:

— Желаешь расстаться друзьями?

— А почему бы и нет?

— Почему? Я тебе объясню, голубушка. Впредь будь осторожна, забираясь в постель с мужчиной. Негоже раскочегарить беднягу, а потом оставить его с носом. Он может оказаться куда как норовистее меня, и тогда ты получишь на полную катушку.

— Джек, но я…

— Наконец-то я раскусил тебя. Ты боишься любить и еще больше боишься быть любимой. Ты не хочешь никому быть обязанной. Ты боишься, что кто-то получит на тебя права. Однако, радость моя, рыцарь в сверкающих латах, которого ты так ждешь, никогда не появится, потому что его нет. А нет его потому, что спасти человека от самого себя не может никто. Только ты спасешь себя, только своими руками. Но ты не сделаешь этого, ты настолько погрязла в своих страданиях и угрызениях совести, что без этого уже не можешь жить. И вот еще что: страдания, чувство вины, угрызения совести сродни заразной болезни, а я свое здоровье берегу.

Джек разозлился всерьез. Ярость, обида, отчаяние выплеснулись наружу. Броня была прорвана появлением Карлы. Джеку мучительно было видеть ее, слышать ее, смотреть в ее черные бездонные глаза на бледном, почти испуганном лице.

Ужаснувшись, какую страшную рану нанесла любимому человеку, Карла непроизвольно потянулась к нему рукой. Утешить, пожалеть, исцелить она не смела. Но неужели он таким останется в ее памяти — страдающим, опустошенным, ненавидящим? Да, она недооценила его — Джек раним. Он чувствует боль, он мучается ею. Сколько бы Карла ни убеждала себя, что он все равно бросил бы ее, это не работало. В душе она ощущала себя преступницей и предательницей. И девушка подалась к нему, в надежде вымолить прощение себе и помочь любимому выжить.

От прикосновения ее руки Джек вздрогнул. Взгляды слились. Едва ли прошла секунда, едва ли они успели шепнуть дорогое имя, как слились в поцелуе их губы. Он был сжигающим и неистовым. Сладостный яд потоком хлынул в сердце Карлы. Губы Джека — сегодня жесткие, жадные, гневные и молящие — почти лишили ее рассудка. О сопротивлении не было и речи. Карла застонала беспомощно и отчаянно. Да как же она будет жить без него?

Джек поднял ее на руки, понес в спальню. Мелькнула мысль отступить, отказать. Мелькнула и исчезла. Для них обоих это будет в последний раз…

Сколько раз потом видела Карла во сне ту ночь! Джек был охвачен нежной яростью и отчаянным желанием наказать ее тем, что во веки веков ни с кем не достигнет она таких вершин сладострастия и счастья. Когда оба наконец затихли, изможденные, Джек понял, что пропитан слезами возлюбленной. Они молчали. Тишина была жуткой и безнадежной.

— Ничего не меняется? — раздался глухой мужской голос.

— Ничего не меняется, — эхом откликнулся безжизненный женский.

— О, крошка, загар изумительный, — воскликнул Питер Меткалф. — Славно отдохнула? Где же?

— В Италии, — сообщила Карла, стараясь не обращать внимания на похотливый огонек в его глазах. Она коротко поздоровалась с собравшимися на репетицию артистами, кому кивнула, кому улыбнулась. Примой быть непросто. Сидишь и чувствуешь, как другие актрисы поедают тебя глазами, про себя думая, что лучше и талантливее их нет.

Карла не могла сосредоточиться, пока Питер обращался к труппе с вводной речью, проще говоря, разглагольствовал попусту. В Лондон она вернулась накануне вечером, причем в целях экономии ехала поездом. Двухдневная дорога оказалась чрезвычайно утомительной. Корпорация Фитцджеральда, разумеется, оплатила ей обратный авиабилет, но девушка предпочла взять эту сумму наличными и выбрала более дешевый путь. С похвальной щепетильностью все полагающиеся ей комиссионные были перечислены работодателем на счет лондонского банка. Пять тысяч четыреста семьдесят пять фунтов стерлингов. Таких денег Карла никогда в жизни еще не имела. Мотовство не было ее пороком, а такая сумма в кармане побуждала стать еще более сдержанной в расходах. Но пианино! Пианино для Сильваны пробьет заметную брешь в ее сбережениях. Пренебречь семейными обязанностями Карла не смела — совесть не позволяла. Она ведь до сих пор считала, что будь папа жив, не появись на свет Франческа, дом был бы полная чаша, и у Сильваны давно появилось бы новое пианино. Так что забывать о материальных потребностях сестер Карла не имела права.

Родных своих, кстати, она еще не видела. А учитывая, что на репетиции отпущены всего две недели, что сроки постановки сжаты до абсурда, Карла сомневалась, состоится ли в ближайшее время большой семейный обед. Конечно, она заедет в Илинг. Маме она уже звонила, сообщила, что все благополучно и что она приступает к работе.

Как ни странно, мама растерялась, узнав, что дочь вернулась раньше срока. Она не торопила дочь приехать, не жаловалась на безденежье, неприятности, не просила оплатить те или иные счета. Карла была слишком утомлена, чтобы размышлять о причинах этого, поэтому наскоро спросив о здоровье и пообещав забежать на неделе, она попросила позвать к телефону Франческу. Дочь обрушила на нее потоки замечательных новостей, картавя, путалась в словах, сбивалась с английского на итальянский. Все это было так трогательно и забавно, что Карла впервые за несколько дней от души засмеялась.

— … в этом сомнений нет, — вещал тем временем Питер Меткалф. — У нас в руках неплохие финансы, и я надеюсь, что пьеса пойдет бойко. Прежние вещи Фримена были слишком усложнены для успеха у массового зрителя. В этот раз, если мы хорошо поработаем, думаем угодим и критике, и публике. Итак, по существу: те из вас, кто играл Брехта, знаю…

Карла окунулась в работу. Забудь Джека, приказала она себе. Забудь Джека, но помни, что ты чувствовала. Эта пьеса — сама страсть, сама жизнь.

Последующие дни оказались похожи один на другой: усталость, душевное напряжение на сцене, размышления о роли по ночам. Приходили и сны — рваные, сюрреалистические, где не было Карлы, а была Анна Прайс, измученная любовью и страхом, разрывающаяся между мужем и возлюбленным. В спектаклях-снах роль мужа играл Джек — властный, суровый, деспотичный. И роль любимого играл Джек — чуткий, ранимый, нежный. Эти ночные «репетиции» изматывали Карлу, но здорово помогали ей на реальной сцене. Ни у кого уже не оставалось сомнений, что актриса на роль героини выбрана правильно. Сила молодого таланта открыла новые стороны в пьесе Фримена. Репетиции финала потрясли всю творческую группу: Анна Прайс умирала от руки ревнивого мужа, который таким образом «проявлял свои чувства». Карла сыграла конец так сильно, что была поражена сама, не говоря уж об остальных. Все дружно признали оригинальность ее интерпретации и искренность самовыражения. О пьесе заговорили еще до премьеры. Критика и публика уже замерли в ожидании.