Тамара Уманская - Граница. Таежный роман. Пожар

Но о таких пустяках Голощекин не думал.

Альбина не только выжила, она выздоровела — и очень быстро. Быстрее, чем надеялась Марина, быстрее, чем хотела сама Альбина. Но она была молода и здорова, и ее тело предало ее душу, тело радовалось возможности дышать, слышать, чувствовать запахи, тело хотело есть, двигаться… И еще много чего хотело. Например, плескаться в свежей прохладной воде, пронизанной солнечными лучами, отражающей деревья и облака.

Альбина лежала на мелководье, подставив лицо солнцу, чуть сопротивляясь течению. Хотя было бы хорошо — не сопротивляться, позволить воде унести себя далеко, далеко… Река обнимала ее так ласково, утешала, гладила, журчала о том, что все проходит, что облака плывут по небу и в воде плывут. Им не больно и не страшно. Доверься течению времени, плыви, как облако, подчиняясь ветру, и станешь так же спокойна, и не будешь чувствовать боли…

Но Галя Жгут разрушила это философское настроение. Галя не могла просто так валяться в воде. Она ныряла, уплывала на середину реки и звала оттуда Альбину. Наконец начала бегать вокруг нее, поднимая тучи брызг, визжа и хохоча. Потом выбралась на песчаный берег и упала рядом с Мариной, которая не купалась, а просто сидела на разостланном одеяле, наслаждаясь тишиной и покоем.

Марина могла говорить и думать теперь только о том, самом важном, что происходило в ней и с ней. Она повернула к Гале лицо, немного осунувшееся за последние дни, но в то же время просветлевшее и полное тайной радости. И сказала, словно разговор и не прерывался:

— Мама, когда меня носила, на мясо смотреть не могла. А я все время хочу мяса.

Галя приподнялась на локте, понимающе кивнула и объяснила:

— Мужика родишь.

Марина действительно похорошела. Нет, это бедное слово не могло объяснить той новой прелести, которая появилась в ней, той мягкости движений и интонаций, с которыми она говорила и в то же время прислушивалась к себе, к тому, что происходит в ней, каждый день, каждую минуту, и сейчас вот…

— Я где-то вычитала, — поделилась она с Галей своим открытием, — что материнский инстинкт может проснуться когда угодно.

Галя изумленно подняла брови.

— Ты что, — недоверчиво воскликнула она, — ты хочешь сказать, что только сейчас осознала, что станешь матерью?!

В голосе ее прозвучало даже некоторое осуждение.

Марина безмятежно улыбнулась:

— Да нет. Я раньше понимала. Но умом. А сейчас сердцем…

Их разговор на эту тему, такую важную и близкую каждой женщине, мог бы продолжаться бесконечно — вечный и прекрасный, как летний полдень. Но тут Альбине надоело мокнуть среди облаков и листьев. К тому же она замерзла.

Альбина вышла из воды и легла рядом с Галей, лениво потянулась за сигаретой и неторопливо закурила.

На ней был раздельный купальник, очень модный — две полоски, не скрывающие, а лишь подчеркивающие все прелести ее стройной фигуры. И конечно, эти две полоски не скрывали следы слишком страстных поцелуев на шее и на груди, а также синяки на спине и на бедрах. Альбина этих отметин специально не демонстрировала, но и не стеснялась. Она об этом просто не думала.

Марина старалась не смотреть на эти свидетельства Альбининых безумств, она, чуть отвернувшись, с улыбкой слушала милую болтовню подруги о холодной воде и быстром течении. Если бы Марина не была так занята собой, она бы услышала дребезжащую нотку в этой слишком милой болтовне… Впрочем, даже если бы и услышала, что с того? Она понимала, что ничего изменить нельзя и лучше все оставить, как есть.

Галя так не думала. Галя не была ни деликатной, ни щепетильной. Она прищурилась и язвительно спросила:

— Это кто ж тебя так приобнял? Неужели муж?

Альбина не смутилась. Она чуть улыбнулась Гале и, так же прищурившись, парировала:

— Тебя интересуют мои поклонники?

— Ага, — кивнула Галя. В глазах у нее засверкала нехорошая, злая насмешка. — Особенно белобрысый заморыш из пятой роты. Косоглазенький.

Альбина стряхнула пепел в траву, укоризненно покачала головой:

— Напрасно ты о нем так. Очень миленький мальчик. Смешной.

Марина не выдержала. Собравшись с духом, она сказала:

— Аля, о тебе уже говорит весь поселок.

Альбина легко приподнялась, даже не приподнялась, а просто перетекла, как сильная кошка, в другую позу — агрессивную и угрожающую. Она прямо посмотрела Марине в глаза и произнесла четко, с наслаждением:

— А о тебе — нет?

Марина задохнулась, словно ее ударили в солнечное сплетение. Нет, это была не та Альбина. Та — не сказала бы. Во всяком случае, с такой злобной радостью — не сказала бы.

Альбина следила за выражением ее лица, за трепетом ресниц, прикушенной нижней губой, жарким румянцем стыда и обиды. Убедилась, что Марина с большим трудом сдерживает слезы, удовлетворенно вздохнула, как насытившийся вампир, и со свойственной только ей кошачьей грацией опрокинулась на спину. Посмотрела, сощурившись, на солнце, клонившееся к западу, с наслаждением затянулась и выпустила из округлившихся губ три аккуратных колечка. Проследила их судьбу с тем же искренним интересом, с каким наблюдала за лицом Марины. И неожиданно сказала:

— Девочки, я вас очень люблю. Но, пожалуйста, не читайте мне нотации. Не надо. — И, словно услышав мысли Марины, добавила: — Я уже не та Альбина.

Марина услышала этот голос — хрустальный, ломкий, словно бы не совсем человеческий. Какой? Наверное, русалочий — вдруг пришло ей в голову. Исчезла обида, развеялась, как дым, захотелось обнять Альбину или хотя бы взять ее за руку, поплакать вместе с ней… Но Марина не посмела. Неловко попросила:

— Аль, ты не сердись на нас, ладно?

Альбина не сердилась. Это было бы слишком слабым определением. В ней бушевала ледяная ярость, огромная боль. И она знала, кто в этом виноват. И если подругам угодно поговорить на опасные темы, что ж, пожалуйста. Кто-нибудь об этом пожалеет, только не она. Альбина уже никогда ни о ком и ни о чем не пожалеет.

— Зачем ты меня вытащила с того света? Мне там было хорошо! Не больно.

При воспоминании об этом отнятом у нее безболезненном спокойствии она оскалилась в судорожной усмешке. Что-то хищное появилось в ее заострившемся лице. Она опустила ненавидящий острый взгляд на живот Марины, и та инстинктивно прикрыла его руками. Альбина кивнула — да, правильно поняла.

— Ребенка у меня никогда не будет, — шептала она сквозь стиснутые зубы. — Ни счастья, ни горя, один туман — вот что меня ждет, девочки…

У Гали дрожали губы, лицо застыло в полудетской гримасе мучительной жалости.

Альбина со свистом втянула воздух и хотела еще что-то сказать, но из-за деревьев раздался мужской голос:

— Альбина!

И все изменилось. Минута откровенности прошла, канула в вечность и, может быть, никогда не повторится.