Сьюзан Ховач - Грехи отцов. Том 1

С большим усилием я сделала еще одну попытку стать благоразумной. В прошлом я старалась для Вики изо всех сил, но сколько можно? Что касается будущего, то, вероятно, теперь, когда она ушла из дома, дела у нас пойдут гораздо лучше. На самом деле, если только я смогу превозмочь свою глупую, унизительную зависть, не будет причины, которая помешает нам добиться наилучших отношений.

Я помнила, как Вики всегда старалась подчеркнуть, какую я веду пустую жизнь. Я понимала, что необходимо изменить свою жизнь, но легче сказать, чем сделать. Что могла я сделать, чтобы моя жизнь стала более интересной? О моих ежегодных благотворительных показах моделей всегда хорошо отзывались в прессе, но в основном я не люблю благотворительность, поскольку слишком застенчива и у меня не хватает организаторских способностей. Моя секретарша, которая была очень расторопна и всегда терпелива со мной, а я, по возможности, старалась ей не мешать, имела карт-бланш в управлении всеми моими благотворительными делами. Я неумна, поэтому не было никакого смысла брать небольшие утренние уроки французского языка или послеобеденные уроки игры в бридж. Я не музыкальна и, хотя хорошо рисую, я не вижу, как могла бы украсить свою жизнь, проводя больше времени за этюдами. Я подумала, может, стоит больше встречаться с людьми, но, будучи женой Корнелиуса, мне приходилось встречаться с большим количеством людей и посвящать большую часть времени и энергии тому образу жизни, которого требовало мое положение. Я иногда думаю, что было бы, если бы я встречалась с людьми, которых интересовала бы я сама, а не то, что я жена Корнелиуса, но эта мысль казалась далекой, граничащей с фантазией. Я была женой Корнелиуса. Меня вполне устраивало подобное положение.

Но Корнелиус завел любовницу. И моя жизнь с ним была пустой. Мне предстояло строить свою жизнь самостоятельно, и это оказалось так трудно, ведь я всегда зависела от других. Я была дочерью своего отца, женой Ральфа, матерью Себастьяна, женой Корнелиуса… и теперь, очевидно, должна стать чьей-то любовницей. Нет никакого смысла продолжать отказываться от этой идеи. Мне стало ясно, что в интересах каждого из нас, я должна положить конец одиночеству, которое делает меня нервной и озлобленной.

Я сказала себе спокойно, словно это было самой естественной вещью на свете: «У меня будет любовная связь». Затем я сказала горячо: «Я должна». Но когда я подумала о Корнелиусе, стройном и гибком, в своих голубых джинсах, голос в моей голове закричал в отчаянии: «Я не могу, я не могу…»

— У тебя все в порядке? — спросил Корнелиус.

— О, да! Просто прекрасно! Сегодня мне позвонил Себастьян. Он приезжает домой завтра.

— Угу. Замечательно. Ну, если ты извинишь меня…

Я почувствовала облегчение оттого, что можно перестать заниматься неразрешимыми проблемами. Я решила, что обдумаю их как-нибудь потом, в конце лета, когда мы вернемся в город после августовского отпуска в Бар-Харборе. Между тем я была возбуждена и заинтригована. Наконец мне что-то предстоит в будущем.

Мой первый муж считал Себастьяна тупым, потому что мальчик начал поздно говорить и вначале отставал на уроках, но когда я смогла больше времени уделять сыновьям, я купила специальные книги, чтобы помочь Себастьяну учить буквы и цифры, и тогда поняла, что он умный. Другие это поняли позже, а я узнала первой. В детстве он немного косил, а зубы выступали вперед. Корнелиус считал его некрасивым; на самом деле он никогда об этом не говорил, но я заметила, как часто он лестно отзывался о внешности Эндрю, в то время как о Себастьяне никогда не упоминал. Однако я нашла в Нью-Йорке самого лучшего доктора, чтобы прооперировать его слегка косящий глаз, и самого лучшего дантиста, чтобы выровнять его зубы, и когда у Себастьяна, подобно многим юношам, появились прыщи, я не стала, как Корнелиус, говорить: «Он вырастет и это пройдет!», я просто отвела Себастьяна к лучшему специалисту по кожным болезням, в результате у него чистая кожа, рост шесть дюймов, привлекательные темные глаза и улыбка, показывающая ровные зубы. Я все еще восхищаюсь тем, каким он стал взрослым и сильным. Иногда, когда я вижу его после долгой разлуки, я едва могу поверить в чудо, что это мой сын, живое напоминание того незабываемого времени, когда я чувствовала себя важной персоной, Алисией Блейс Фоксуорс, одаренной, удачливой, особенной.

В то утро, когда он должен был приехать домой, я сделала прическу, надела новый белый льняной костюм с новой черно-белой в горошек блузой. Юбка, уже и короче, чем по моде прошлого сезона, подчеркивала мою стройную фигуру, и я осталась довольна, что мои старания похудеть не пропали даром. Выбрав маленькую черную шляпку, я нашла свою элегантную черную сумочку и перчатки и направилась на станцию в новом лимонно-желтом «кадиллаке» Корнелиуса.

Поезд опоздал на десять минут. Я стояла около контрольного барьера и даже, когда поезд прибыл, пыталась скрыть волнение, так как боялась смутить Себастьяна неумеренным выражением любви.

Себастьян не любил внешних проявлений чувств.

Когда я увидела, что он идет ко мне, я подняла руку в знак приветствия, мимоходом улыбнулась и сделала небольшой шаг вперед. Мне казалось, что мое сердце вот-вот разорвется от счастья. На нем был измятый летний костюм с его любимым галстуком, который следовало давно почистить; шляпы на голове не было. Потрепанный старый чемодан в руке, возможно, был тяжелым, но он нес его так легко, как женщина сумочку.

— Привет, дорогой, — сказала я небрежно. Я знала: всегда лучше выглядеть чуть-чуть холоднее, чем на самом деле. — Как ты поживаешь? — Я вынуждена была встать на цыпочки, чтобы его поцеловать, поскольку он был слишком высок.

— Хорошо.

Мы шли к машине в дружеском молчании.

— Боже, — сказал Себастьян, когда увидел кадиллак, — какой ужасный цвет.

— Корнелиусу он нравится. Chacun à son goût! [9] У каждого свой вкус (фр.).

— Не будь слишком высокого мнения о его вкусе. Почему, черт возьми, он не купит приличный «роллс-ройс»?

— Дорогой, ты ведь знаешь, Корнелиусу нравится поощрять развитие американской промышленности!

— Я думал, в настоящее время общая идея заключается в том, чтобы вливать деньги в Европу. Боже мой, какое ужасное место Нью-Йорк — посмотри! Посмотри на всех этих грязных и безмозглых людей, на жалкие улицы! Какие груды отбросов!

— В Филадельфии хуже, — сказала я, повторяя нью-йоркскую шутку.

— Где это?

Мы засмеялись, и когда мы вместе сидели в машине, я не могла удержаться, чтобы не наклониться и еще раз поцеловать его.

— Приятно видеть тебя снова, дорогой.

— Угу. Какие планы? Как обычно? Есть хоть малейшая надежда, что Корнелиус отметит большую семейную вакханалию Четвертого июля и пораньше уедет в Бар-Харбор?