Сьюзан Ховач - Грехи отцов. Том 1

Добравшись до Дакоты [11] Дакота — фешенебельный доходный дом в западной части Центрального парка. Построен в конце XIX века. , я вошел в лифт и поднялся на шестой этаж к Терезе.

— Привет! — встревоженно сказала она, появившись из студии так быстро, что я еще не успел вытащить из двери ключ. — Какой сюрприз! Я думала, ты пеленаешь ребенка и пьешь шампанское!

— Перестань. — Я прошел мимо, не поцеловав ее, и направился в кухню. Там, как всегда, царил полный беспорядок. В раковине — гора немытой посуды, на столе — остатки продуктов, имеющих вид и запах помойки. Огромный пушистый коричневый кот — Терезе хватало времени его любить — что-то жевал в углу, на грязном полу.

— Дорогуша, не ходи туда — там свинарник. Иди в гостиную.

— Я ищу чего-нибудь выпить.

— Что же ты сразу не сказал? Я тебе сейчас приготовлю. — На ней была грязная, в пятнах, бежевая рубаха и черные лосины, на ногах — старые тапочки с дырками, сквозь которые были видны пальцы с облезшим красным лаком на ногтях. Волосы торчали в разные стороны, полные сочные губы не были накрашены. Все это означало, что ее работа идет хорошо, и у нее нет времени, чтобы привести себя в порядок.

— Извини, я ужасно выгляжу, — сказала она, передавая мне стакан виски с содовой. — Пожалуй, я приму душ, пока ты отдыхаешь.

Услышав, что дверь ванной комнаты захлопнулась, я бесшумно прошел в студию, чтобы взглянуть на ее новую работу. На этот раз Тереза попыталась изобразить похороны, хотя трудно было сказать наверняка — работа была еще не завершена. Я подумал, что стремление Терезы подражать постимпрессионистам вряд ли приведет ее к успеху и принесет денег. Если кто и захочет потратить деньги на приобретение такого рода живописи, то выберет что-нибудь стоящее, а не третьесортное подражание. Мне было жаль, что Тереза растрачивала свой талант в необъяснимой погоне за духом постимпрессионизма. По пути в спальню я в унынии представил себе ее рисующей мелкими точечками в технике Сера…

Кровать была не убрана, из раскрытой сумочки Терезы высыпалась всякая мелочь, купленная в дюжине дешевых магазинчиков, чулки валялись на полу, одежда была в беспорядке разбросана по стульям. На куче грязного белья дремал еще один кот. Под плакатом Ленина на каминной полке лежала груда левацкой литературы, и мне пришло в голову, что Тереза собирается воплотить в искусстве свой нечаянный интерес к коммунизму. Сегодня только проамериканское направление в искусстве имело будущее, и если Тереза собирается жить, хорошо себя ощущать и регулярно выставляться в Нью-Йорке, то на смену Ленину должен прийти Кларк Гейбл в костюме Ретта Батлера, героя романа «Унесенные ветром». Это произведение было столь же проникнуто американским духом, как и яблочный пирог.

Кот лениво открыл свои желтые глаза и уставился на меня с кучи грязного белья. Я отхлебнул виски и ответил ему пристальным взглядом. Он закрыл глаза только тогда, когда из ванной появилась Тереза, закутанная в отвратительное полосатое полотенце. Она плюхнулась на мятые простыни позади меня и роскошным движением сбросила полотенце.

Я поставил стакан, сбросил с себя одежду и овладел ею.

Кот с любопытством наблюдал за нами ясными желтыми глазами.

— Налить тебе еще? — спросила Тереза, когда все кончилось.

— Нет, спасибо.

Мы лежали, прижавшись друг к другу, и я испытывал почти те же ощущения, что недавно в переполненном городском автобусе, окруженный оборванцами, в непосредственной близости от другой человеческой жизни, но полностью изолированный, совершенно одинокий.

— Поговорим о чем-нибудь?

— Не хочется.

Я вдруг вспомнил свою первую жену Вивьен, которая объясняла, как это неприятно и оскорбительно, когда у мужчины отсутствуют самые элементарные понятия о хороших манерах. Я бы не удивился, если в одно прекрасное утро обнаружил бы, что Тереза разорвала наше соглашение и заключила его с кем-нибудь другим.

— Извини, — я поцеловал ее в губы и нежно погладил грудь. — Я понимаю, что веду себя ужасно, но сегодня был тяжелый день.

Она поцеловала меня в ответ, слегка пожала руку и вылезла из постели.

— Давай что-нибудь съедим. Я целый день ничего не ела и ужасно проголодалась. Я приготовлю тебе что-нибудь вкусненькое. Чего ты хочешь?

— Гамбургер.

Больше всего я ценил в Терезе то, что она никогда не приставала ко мне с глупыми вопросами. Она только спрашивала, чего я хочу, и затем пыталась выполнить мое желание. Я был уверен, что нравлюсь ей, однако был не настолько глуп, чтобы принимать за чистую монету ее признания в любви в минуты интимной близости.

— Где же кетчуп? — пробормотала она, шаря по кухонным шкафчикам.

— Посмотри среди кошачьей еды.

Художники — странные люди. Кевин часто любил повторять известное высказывание, приписываемое Скотту Фицджеральду: «Очень богатые отличаются от тебя и меня». Но я придерживался точки зрения Хэмингуэя: богачи — такие же люди, как и мы, только у них больше денег. На самом деле в этом мире существует разница не между бедными и богатыми, а теми, кто создает, и теми, кто не способен создавать. Я, Корнелиус Ван Зейл, мне сорок два года, и точно так же, как тысячи рабочих, получающих мизерное жалованье, я горжусь своей семьей, чертовски много работаю и люблю по случаю пропустить стаканчик пива и поиграть в шашки или посмотреть бейсбол. И хотя Тереза Ковалевски, двадцати шести лет, как всякая добропорядочная домохозяйка, получала удовольствие от походов за покупками, готовки, уборки и прочих чисто женских забот, но стоило ей только почувствовать тягу к холсту, как она мигом бросала свои прежние занятия, и хозяйство ее приходило в страшный упадок. Иногда мне казалось, что талант художника накладывает определенный отпечаток на человеческий мозг. Трудно представить, что человек, способный одновременно существовать во внешнем, реальном, и внутреннем мире, мире своих творческих грез, может оставаться при этом в здравом уме. Не удивительно, что Ван Гог отрезал себе ухо, Мунк рисовал крики, а Босх был помешан на дьяволе. Представьте себе человека, в чьей голове рождаются подобные картины, идущим покупать хлеб у какого-нибудь идиота, болтающего о погоде.

Сэм думал, что Тереза была моей собственностью, но он ошибался. Никто не мог распоряжаться Терезой, даже самый богатый человек на Земле не мог выкупить ее у ее искусства. Я знаю художников, я изучал их с таким же интересом, с каким этнограф изучает древние культуры. Больше всего меня занимал сам процесс творчества, его таинственная сила, загадочное волшебство, единение с вечностью…

Я сделал над собой усилие и вернулся к реальности.

— Ребенок очень мил, — сказал я, наблюдая, как капли кетчупа падают на мой гамбургер. — И настолько маленький, что трудно поверить, что он настоящий.