Сьюзан Ховач - Грехи отцов. Том 1

— Это, наверное, потому, что мать пила виски.

В комнате была тишина, но в моей памяти прокручивался недавний разговор, и в ушах звенело колоколом: «Какого дьявола мы попусту теряем время, обсуждая алкогольные привычки Алисии?»

— Алисия не пьет виски, Джейк.

— Знаю, знаю, Корнелиус.

— Вы пили виски, когда я пришел. Я полагал…

— О, да, конечно, Джейк…

Это выглядело, как спектакль: Алисия, плохо знавшая свою роль и путающая реплики, Джейк, подсказывающий ей правильную линию, Алисия, исправляющая свои промахи так ловко и быстро, что я, как зритель, захваченный внешним действием, не обращал внимания на скрытую драму, короткими вспышками возникавшую перед моими глазами.

Я пристально смотрел на Себастьяна. Он снова заговорил. Я изо всех сил старался полностью сосредоточиться на том, что он говорил, но при этом часть моего мозга была поглощена навязчивыми мыслями: это неправда, не может быть правдой, это слишком поспешный вывод, порожденный расстроенными нервами, плод больного воображения, этому нельзя верить, выбрось это из головы.

— Да, — размышлял между тем Себастьян вслух, — так оно, вероятно, и было. Ты ведь знаешь все эти смешные старомодные идеи матери о том, что следует пить женщинам. Она сама не пьет ничего, кроме хереса, делая исключение из этого правила лишь в редких критических ситуациях. Помнишь тот случай, когда Эндрю сломал ногу в Бар-Харборе, и ты успокаивал ее с помощью мартини. Когда я в тот вечер заглянул в «золотую комнату», мать пригласила меня выпить с ними. Я сразу заметил, что Джейк пил виски. Я обратил на это внимание, так как на столе, рядом с ведерком для льда стояла бутылка виски, кажется, «Грант», нет, «Джонни Уокер» с черной этикеткой, а не та плебейская дрянь, которая тебе нравится… и я не удержался от искушения сделать глоток. Затем я с удивлением обнаружил, что стакана с хересом нет и мать пьет то же, что и Джейк. Я, разумеется, не вижу причин, по которым мать не может позволить себе выпить виски в ее-то возрасте, но эта сцена засела в моем мозгу. Я подумал: «Вот до чего докатилась моя мать — хлещет виски с чужим мужиком». Глупо, не правда ли? Мы всегда считали, что она на такие вещи неспособна.

— Да. Ты прав.

— Господи, так вот какая она антисемитка! — Он тяжело поднялся со стула и поплелся к двери. — Пойду-ка я, пожалуй. Пока, Корнелиус. И спасибо.

— Спокойной ночи, Себастьян.

Он вышел. Я остался сидеть за столом. Внезапно мне пришло в голову, что всему этому есть, вероятно, очень простое объяснение, и если я попрошу Алисию все мне рассказать, то почувствую облегчение. Я попытался сформулировать свой вопрос: «Извини меня, Алисия, но как получилось, что ты месяцами пила и продолжаешь пить виски и Джейк знает об этом, а я нет?»

Абсурд. Слишком глупо. Как только я открою Алисии, что все знаю, она, жалея меня и стремясь сохранить наши безоблачные отношения, наделает столько глупостей и нелепостей, что страшно подумать, и все тем самым разрушит. Нет, как бы там ни было, ни она, ни Джейк не должны догадаться, что я все знаю.

Да и что, собственно, я знаю! Ничего особенного. Шесть лет назад, в 1949 году, я предложил жене завести любовника, и она завела его однажды. Мне не в чем ее упрекнуть. Это соответствовало нашему брачному контракту. Более того, она нашла едва ли не единственного во всем Нью-Йорке мужчину, который не станет трепаться о своей победе на каждом углу и смеяться за моей спиной. Я был восхищен ее здравым рассудком. Я вздыхал с облегчением при мысли о безупречной скромности Джейка. Я хвалил себя за практицизм, позволивший мне без особых усилий решить непростые жизненные проблемы. Все трое мы были вполне цивилизованные и порядочные люди. Все шло как нельзя лучше.

На моем столе стояла фотография Алисии, и я поймал себя на том, что разглядываю ее. Я смотрел на ее гладкие, блестящие черные волосы, серо-зеленые раскосые глаза, и внезапно меня обожгло воспоминание о ее безупречной коже, ее небольших круглых упругих грудях, ее…

Мне захотелось убить его.

Добредя, как слепой, до шкафчика со спиртным, я плеснул немного в стакан. Не знаю, что уж там было, но оно не имело никакого вкуса; все мои ощущения притупились, я ослеп, оглох и онемел от душевной боли. Попытка пригасить ее спиртным не удалась — боль нарастала. Она пронизывала мое затуманенное сознание и дрожащее тело. Я мог думать только о том, что вынести это нет сил, жить с такой болью невозможно. Моя израненная душа разрывалась на части, я почувствовал, что умираю.

В дверь постучали.

Я стоял около шкафчика со спиртным с пустым стаканом в руке. Бутылка канадского ржаного виски была откупорена. Я взял ее и налил себе еще порцию.

— Да? — сказал я.

Дверь открылась.

— Корнелиус…

Не в силах посмотреть на нее, я поднял стакан и выпил. Мои руки все еще дрожали.

— Извини, но я хотела удостовериться, что Себастьян заглянул сюда попрощаться перед отъездом.

— Он заходил.

Я повернулся лицом к письменному столу, и, таким образом, оказался к ней спиной. Мои бумаги лежали там, где я их оставил, археологические реликты потерянного мира.

— Хорошо. О, Корнелиус, я так подавлена в связи с этой женитьбой! Знаю, мне нужно взять себя в руки и стать нормальной свекровью, но это страшно трудно, тем более, что я просто не понимаю, что Себастьян нашел в этой девке.

— Да.

— Ну, а ты-то понимаешь, что он нашел в ней?

— Нет.

Пауза.

— Корнелиус, что случилось?

— Ничего. Давно ты пьешь виски?

— Что?

— Я спросил, давно ли ты пьешь виски?

— О…

Я обнаружил, что смотрю на нее, хотя и не помнил, когда повернулся к ней лицом. Но она уже не смотрела на меня. Ее взгляд был отрешенным, обращенным внутрь себя, будто она вглядывалась в далекое прошлое.

— Да, некоторое время, — произнесла она наконец. — Я скрывала это, боясь расстроить тебя. Ведь тебе всегда нравились мои старомодные идеи насчет выпивки.

Она смотрела мне прямо в глаза не более двух секунд, но этого было достаточно, чтобы убедиться в ее искренности. Когда двое долго живут вместе и глубоко любят друг друга, то в определенных обстоятельствах они понимают друг друга без слов.

— Ну, что ж, продолжай пить виски, — сказал я. — Какое у меня право останавливать тебя?

Она на минуту задумалась, потом сказала:

— У меня больше нет желания пить, — и быстро вышла из комнаты.

Всю ночь я думал о том, как вернуться к нашему разговору, но так ничего и не придумал. Говорить с ней на эту тему, казалось, не было никакой возможности. Все это время она была приветлива со мной, но сохраняла дистанцию. Однажды я чуть было не заорал на нее: «Мы должны поговорить об этом», — но сдержался. Я слишком боялся того, что мог услышать, и, как я понял, она тоже боялась исхода нашего разговора. Скованные страхом порвать тонкую нить, все еще связывающую нас, мы все дальше заходили в нашем одиночестве вдвоем, изображая взаимную вежливость и загоняя поглубже свои чувства. Тем временем мое внутреннее напряжение катастрофически нарастало, и я понял, что не смогу избежать мощного взрыва.