Джун Зингер - Съемочная площадка

Одеваясь для банкета по случаю завершения работы над «Белой Лилией» в Четвертой студии звукозаписи в «Кинг Студио», я не могла не думать о сне, который видела накануне. Мне приснилось общежитие колледжа в Огайо, ободранная квартирка, бедно и скудно меблированная, где живет симпатичный парнишка, которому не исполнилось еще и двадцати. Мне также снилась красивая рыжеволосая девушка на фоне ярко-синего западного неба.

Я вздохнула и натянула атласный бледно-желтый комбинезон, босоножки с ремешками почти до колен, затем откинула голову и яростно расчесала волосы, поэтому, когда выпрямилась, они легли как надо — пышной копной. Затем перетянула бриллиантовый фермуар на нитке жемчуга так, чтобы он оказался ровно посередине шеи. Теперь я была полностью готова. Этот прием устраивался в честь того, что «Белая Лилия» — фильм, который на несколько месяцев отстал от графика, и на несколько миллионов превысил смету, который, как считали голливудские циники, уже успевшие заключить множество пари по этому поводу, никогда не будет закончен — наконец-то готов к выходу на экран.

Прием по всей вероятности должен быть очень интересным. Круглые столы, накрытые белыми с люрексом кружевными скатертями, множество живых белых цветов, в основном лилий, в фарфоровых вазах, украшенных металлическими листьями и виноградными гроздьями. В подсвечниках тоже лилии, но фарфоровые. На столах тарелки из драгоценного лаликского фарфора и хрустальные бокалы в стиле Наполеона III; вилки с ножами — имитация столового серебра Марии-Антуанетты, еще одной не очень-то умной дамы, также не сумевшей сохранить голову. Меню обещает быть чрезвычайно изысканным — устрицы в шампанском, яйца-кокотт, голуби, фаршированные золотистым изюмом, а на десерт шоколадный белый мусс, щербет и маленькие, покрытые белой глазурью пирожные в форме — ну разумеется же — лилии.

Обычно подобные банкеты бывают более скромными, однако «Белой Лилии» требовался особый толчок, и, хотя подобные студийные банкеты обычно устраивались для актеров и работников студии, этот был организован для журналистов — чтобы произвести на них впечатление богатством постановки, соблазнить их вкусной едой, шампанским и изысканностью обстановки и, обольстив их нашими звездами, заставить полюбить наше, уже приобретшее дурную славу произведение. Возможно даже, что эта дурная слава пойдет скорее на пользу картине, чем во вред. В наше время трудно что-нибудь сказать заранее. В кинопроизводстве гораздо больше риска и волнений, чем в жизни тех, кто исполняет роли.

Да, мы все будем позировать для публики, а многочисленные фотографы будут ловить широкие фальшивые улыбки — огромное количество ослепительно белых искусственных зубов и огромное количество тостов. Будет множество разговоров на самые возвышенные темы, и будет постоянная очередь в туалет, чтобы там потихоньку сделать пару-другую глотков чего-нибудь покрепче, чем шампанское. Сквозь пальцы будут смотреть и на несколько торопливых совокуплений под покрытым длинной скатертью столом или же в поспешно запертой гримерной где-нибудь неподалеку. Обычный голливудский банкет для киношников. А было ли это на самом деле?

— Мне вчера приснилось, что я опять учусь в УШО, — громко сказала я в зеркало, и тоненькая зеленоглазая женщина улыбнулась мне оттуда чуть горьковатой усмешкой. В голове промелькнули яркие, будто снятые на цветную пленку, воспоминания, словно и не было всех этих лет…

Мы вернулись в спальный корпус вчетвером: Сьюэллен, моя светловолосая сестра, которая заканчивала университет на следующей неделе, а еще через неделю выходила замуж; Клео Пулитцер из Нью-Джерси, которая так же, как и я, только что закончила второй курс и которой казалось, что она влюблена в нашего университетского популярного неорадикала; Сюзанна, моя хорошенькая соседка по комнате, мечтавшая стать кинозвездой, но вынужденная на следующее утро ехать в Нью-Йорк с человеком, которого абсолютно не любила. И еще была я — Бонита Энн Льюис, которую близкие друзья называли Баффи, и в те дни, когда каждый из нас чем-нибудь увлекался, я была увлечена только Тоддом Кингом.

Сьюэллен, Клео и я только что выпили за Сюзанну крепкого пива, в то время как она сама пила лишь имбирный эль, считая, что алкоголь портит цвет лица, и очень надеясь на преимущества своей изумительной белой и гладкой кожи. Мы шли стайкой, громко хохоча в эти весенние сумерки, и я думала, что буду очень скучать о «Звездочке Сюзанне», как называл ее Тодд. С первого моего дня в университете она стала моей подругой.

Мы миновали одну из стоянок, на которую только что въехал желто-зеленый «понтиак», и из него вылез какой-то парнишка. Звуки музыки, доносившиеся из приемника в его машине, наполнили мягкий весенний воздух. Это был голос Элвиса, однако Элвиса уже на излете своей карьеры. Совершенно неожиданно Сюзанна бросилась к машине, прямо перед нашими изумленными взорами забралась на крышу и стала раздеваться под звуки музыки. Под мини-юбкой у нее было только белое бикини, хотя стоял лишь конец мая, а майские дни в Колумбусе довольно холодные. «Неужели Сюзанна сегодня ходила загорать?» — подумала я. А может быть, она уже просто упаковала все свое белье?