Уильям Купер - Сцены провинциальной жизни

Словом, как видите, Миртл отнюдь не была жалкой, беспомощной овечкой, которая попалась в лапы к бессовестному и похотливому волку. Что до меня, сознаюсь вам: я это видел очень ясно, когда сидел в кафе с Томом, уткнувшим нос в свою злополучную газету. Я вел себя как последняя скотина — не спорю. Но если кто думает, что вести себя как последняя скотина легко и просто, он ошибается.

Том наседал, и, уступая ему, я принял наконец твердое решение. Оно сводилось к тому, что Миртл войдет в отряд беженцев, не выходя за меня замуж.

Я был убежден, что она сумеет заработать себе на жизнь в Америке. Если бы только и ее убедить в этом! И не просто убедить, но склонить к действиям! Тогда мы могли бы спокойно оставаться в тех же отношениях, что и теперь.

Так пришел я к своему решению. Конечно, Тому было просто говорить после, что я вовсе не собирался выполнять это решение; что, если бы Миртл согласилась, я растерялся и перетрусил бы до смерти. Я, во всяком случае, наполовину верил в свою искренность. Когда любовь идет на убыль, можно долго еще строить планы на будущее, которого уже не существует. Как раз этим я и занимался, ибо, увы, не хочу вводить вас в заблуждение: наша с Миртл любовь шла на убыль.

Существует некая неотвратимость в ходе событий, когда любовь расцветает; существует она и когда любовь увядает. Эту неотвратимость порождает ток времени. Можно закрыть глаза и сделать вид, что ты стоишь на месте — все равно тебя с закрытыми глазами уносит все дальше по течению. Ты строишь планы, но если они идут наперерез течению времени, то, право же, не стоит трудиться. Это и совершалось у нас с Миртл. Каждый хотел своего и в душе не мог ничем поступиться, а поток мчал нас все дальше, к окончательному разрыву. Нам казалось, что нами движет в поступках наша воля: бывали у нас размолвки, бывали и примирения. Мы ходили по кругу вновь и вновь, как две планеты, что вместе обращаются вокруг солнца. Может быть, стоит напомнить, что даже солнечная система постепенно распадается?..

Вначале могло показаться, что судьба играет мне на руку. Позвонила Миртл — сказать, что получила повышение по службе. Вечером она зашла ко мне домой распить вдвоем по такому случаю бутылку пива. «Скажи ей, — твердил я себе. — Скажи сейчас же, лови момент!»

С томным изяществом, в прельстительном облачке косметических благовоний, Миртл вошла в ту минуту, когда моя хозяйка кончала убирать со стола после ужина. Хозяйка поспешила удалиться. Миртл посмотрела на меня с кроткой усмешечкой, полной торжества. Я поцеловал ее. И пожелал узнать, какую прибавку к жалованью дает ей повышение по службе.

Когда к Миртл обращались с расспросами насчет денег, на нее вдруг нападала необыкновенная уклончивость и неопределенность. Я расспрашивал, а в ответ должен был почему-то выслушивать подробности об интригах у нее на работе и интрижке ее работодателя.

Дождавшись конца интермедии, я как ни в чем не бывало опять взялся за свое. На лице Миртл еще сияло удовольствие, что она так хорошо меня развлекает, и я не стал задавать те же вопросы грубо, в лоб, а выпустил их в нее под видом новой очереди восторженных поздравлений.

Что-то пошло не так. Миртл внезапно переменилась в лице.

Я, бесчувственный чурбан, продолжал свое:

— Нет, я серьезно говорю — это чудесно!

Миртл отозвалась не сразу, глухим голосом. В ее словах звучали печаль и упрек.

— Если серьезно, то ничего чудесного нет.

— Нет есть! — не унимался я. — Это доказывает, что ты себе где угодно найдешь работу.

Миртл ничего не сказала. Она встала и медленно подошла к окну. Она стояла у окна и глядела на улицу.

У меня на сердце заскребли кошки, но решимость пересилила. Я тоже подошел к окну и стал рядом. Я жил в двухквартирном доме с двумя отдельными парадными, и моя комната выходила в сад. Сквозь стеклянную дверь было видно, как узкая полоска сада покато уходит вниз, навстречу такому же садику такого же двухквартирного дома на соседней улице. Смеркалось.

Я потрепал Миртл по плечу.

— Чем ты будешь больше зарабатывать, девочка, тем лучше.

— Почему?

— Потому что ты служишь искусству, — сказал я поощрительно. — А служение искусству должно вознаграждаться. — Я поцеловал ее в щечку. — Мы с тобой оба — жрецы искусства.

Миртл молчала. Быть жрецами искусства — одно дело, быть мужем и женой — совсем другое, и нечего их смешивать. Внезапно она обернулась ко мне и голосом, полным силы, промолвила:

— Ты очень хорошо знаешь, что меня это не трогает.

Я потупился. Грустное слово сказала мне Миртл. Когда женщина объявляет, что успехи на работе ее не трогают, мужчине пора давать деру. Это значит одно: что его волюшке настал конец.

Я не задал деру. Меня захлестнула нежность, и я привлек Миртл к себе. Какой мне был резон давать деру, когда я еще не заикнулся о том, чтобы ей устроиться на работу в Америке.

Я заикнулся. И ничего хорошего из этого не вышло.

Вероятно, на меня напала исключительная тупость и несообразительность — во всяком случае, лучшего я придумать не мог. Я говорил себе: «Как странно: неужели она не видит, что если добьется успехов на службе, то сможет уехать со мной в Америку?» И не поручусь, что не прибавлял к этому: «А в Америке — как знать, может, и замуж выйдет за меня».

Увы! Поток времени мчал нас неумолимо. Я только напортил еще больше.

— Мир погружается в хаос, — говорил я. — И если каждый из нас позаботится о том, чтобы постоять за себя, честь ему и хвала.

Незаметно было, чтобы Миртл следила за ходом моей мысли. Ее, кажется, меньше всего занимало, как постоять за себя в мире, который погружается в хаос. Ее сейчас занимали только личные дела, и шагнуть за их узкие рамки она была бессильна.

— Я уверен, что ты могла бы устроиться на работу в Америке.

— Зачем это?

— Если мы сообща решим уехать.

— А-а, ты вот о чем! — Миртл отодвинулась, словно показывая, что такая мысль неприятна, неинтересна, да и несбыточна.

Я не знал, как набраться храбрости и сказать ей, что для нас отъезд в Америку — дело решенное. «Ты должен сказать! Должен!» — твердил я про себя. И сказал:

— Не сомневаюсь, что ты преуспела бы в Америке.

Миртл закинула голову назад и взглянула на меня. Глаза у нее были круглые, и золотистые, и манящие до невозможности. Я стиснул ее в объятиях. Как видите, я не только туп, но и никуда не гожусь как мужчина.

Разговор еще продолжался какое-то время, но я вел его так неуклюже, что не стоит пересказывать. Я шел напролом, а для таких уклончивых, податливых натур, как Миртл, сущее наказание, когда идут напролом. Мои попытки установить, имеются ли у фирмы, на которую она работает, заказчики из-за океана, ни к чему не привели. Миртл отвечала невпопад. Я буквально терзал ее, и больше ничего. Каждый из нас прочно сидел в плену у самого себя, сам по себе, наглухо отрезанный от другого.