Эйлин Гудж - Сад лжи. Книга 1

Следующие несколько часов были сплошной пыткой. Если бы ей раньше сказали, что такое возможно, она бы ни за что не поверила. Боль была такая, что она забыла и о Джеральде, и о Никосе, и даже о ребенке, который делал отчаянные усилия, чтобы наконец родиться.

Не было ничего, кроме мучительной боли.

Теперь она больше не накатывала волнами, давая передышку, а была непрерывной.

Фигуры в белом то появлялись, то исчезали. Вот над ней склонилась пахнущая жевательной резинкой девушка с блокнотом в руке: она спросила имя и поинтересовалась насчет страховки. Потом появился высокий седовласый мужчина в зеленом халате — доктор Филлипс. Он попросил ее развернуть колени, чтобы можно было начать обследование. Странно, но Сильвия не ощутила при этом стыда, только боль. Она вскрикнула. По ее лицу катились капли пота. Кожа горела, как в огне. Чьи-то нежные руки положили ей на лоб холодное мокрое полотенце.

Внезапно Сильвия услышала крик, показавшийся ей эхом ее собственного. Значит, за занавеской стоит еще одна кровать и там рожает другая женщина.

Сильвия почувствовала жар внизу живота: ее ребенок сильными толчками пытался из нее выбраться. Она инстинктивно напряглась, кряхтя и тужась. Боль переместилась. Неужели это когда-нибудь кончится? Неужели она сумеет вытолкнуть эту боль из себя?

— Не тужьтесь! Еще рано, — скомандовал чей-то голос.

Сквозь красную пелену боли Сильвия заставила себя вглядеться в нависшее над ней лицо. Сестра Игнация.

— Но я не могу терпеть, — жалобно прошептала Сильвия.

— Подождите, мы сейчас перевезем вас в родильную палату, — быстро сказала монахиня.

Сильвия попыталась сопротивляться потугам, но поняла, что это выше ее сил. Она чувствовала такую беспомощность, словно ее душат, а она не может ничего поделать. Только теперь сдавливали не горло, а все ее существо. Она не вынесет этой смертельной пытки, она разорвется пополам.

Господи, и как это женщины проходят через такое — и выживают? И не один раз, а несколько? Кто же после этого может решиться снова повторить все, зная, что их ждет.

Она на это не пойдет. Никогда. Ни ради Джеральда, ни ради кого-нибудь еще.

Сильные руки подняли ее с кровати и переложили на каталку. Несмотря на жару — Сильвия ловила ртом воздух, — ее бил озноб. Тело сделалось липким от пота, больничная рубаха, скрутившись жгутом, давила ей спину. Она судорожно сжимала колени, чтобы помешать рвущейся изнутри силе разорвать себя. Но колени не слушались.

Как в тумане, она чувствовала, что ее катят по коридору и резиновые колеса подпрыгивают на неровностях линолеума. Новая комната. Неожиданно слепящий свет. Он идет от большой лампы, подвешенной в центре, и отражается в зеленых плитках кафеля. Блестит нержавеющая сталь.

Сильвия застонала, беспомощно ворочаясь. Страх медленно вползал в горло, сжимая его и мешая дышать. Она испугалась, что задохнется. Это холодное ужасное место, прямо общественный туалет — что живое можно произвести здесь на свет!

Ее положили на стол. Раздвинули ноги, щиколотки закрепили в высоких металлических зажимах.

— Расслабьтесь, Сильва. Все будет в порядке. Вы держитесь молодцом. — Голос доктора Филлипса доносится из-под маски. Она видит его добрые голубые глаза, мохнатые седые брови.

Но кто такая Сильва? И тут она вспомнила. Да это же она. Девушка-регистратор просто неправильно записала ее имя.

Она начала тужиться. Это было ужасно. Тужиться для нее было так же тяжело, как и не тужиться, но остановиться она уже не могла. При этом она слышала, как из нее выходят какие-то булькающие животные звуки. Над ними она тоже была не властна. Сильвия уже не могла больше держать под контролем собственное тело. Оно диктовало ей, что надо делать.

Сквозь толчки крови, отдававшиеся в ушах, до нее доходили смутные голоса, говорившие ей: тужься. ТУЖЬСЯ!

К носу и рту Сильвии кто-то между тем прижал черную резиновую маску. В панике она попыталась сбросить ее, боясь задохнуться, но рука еще крепче прижала маску к лицу. Ее обволокло сладковатым запахом, после чего она ощутила кружащее голову чувство необычайной легкости.

— Я даю вам немного наркоза, — произнес голос сестры Игнации. — Дышите глубже. Вам станет легче.

В тот момент, когда она почувствовала, что ее тело вот-вот разорвется, давление изнутри неожиданно прекратилось. Что-то мокрое и маленькое — куда меньше, чем то гигантское существо внутри нее, причинившее ей столько мук, — скользнуло у нее между ногами.

И тут же раздался слабый сдавленный крик.

Сильвия всхлипнула — на сей раз уже не от боли, а от облегчения, словно с нее скатился огромный валун. Ей казалось, будто она не лежит на столе, а парит над ним в состоянии невесомости.

— Девочка! — прокричал кто-то над ее ухом.

Через несколько мгновений в руки ей положили туго стянутый сверток.

Моргая от напряжения, Сильвия изо всех сил вглядывалась в маленькое личико в обрамлении белого одеяльца. Чувство безмерного облегчения, испытанного ею раньше, уступило место сокрушительному отчаянию.

До чего же она смугла! Черные волосы окаймляют сморщенное личико, цветом кожи напоминающее потемневшую от времени медную монету. Девочка открыла глаза — и тут Сильвия в ужасе увидела две посверкивающие черные пуговки. Разве у всех новорожденных глаза не должны быть голубыми?

Сильвия почувствовала, как внутри у нее все рушится, подобно стекающим вниз крупинкам в песочных часах. Ей показалось, что и она сама летит куда-то, в черную пустоту.

Это темное сморщенное личико. Сомнений нет. Ребенок Никоса. Совершенно ясно.

Но все равно это ее ребенок, и так чудесно прижимать его к себе. Она почувствовала, как ее соски болезненно затвердели — от желания дать ребенку грудь.

Она отвернулась: новая боль поднялась в ней, по щекам потекли слезы.

Господи, я не могу. Не хочу. Это его ребенок, а не наш с Джеральдом. Как же я смогу любить эту девочку? Это разобьет сердце Джеральда, и он меня разлюбит.

— Все они плачут, — пояснила сестра Игнация молодой санитарке и забрала ребенка.

Сильвию привезли в другую комнату. Она выглядела так же, как прежняя, с той только разницей, что теперь ее кровать стояла против окна, откуда открывался вид на кирпичную стену дома по другую сторону узкой улочки. В палате было еще три кровати, и все заняты. Две женщины спали, а одна с симпатией оглядывала новенькую.

— Ну что, отмучилась? — сказала женщина с характерным для жителей Бронкса гнусавым акцентом. Сильвия говорила бы точно так же, если бы мама, благодарение Господу, не занималась с ней языком, не исправляла ее ошибок, не брала с собой в музей Фрика, где Сильвия проводила все время после уроков, и не таскала на субботние концерты, дневные спектакли и утренники, куда имела возможность доставать контрамарки.