Эйлин Гудж - Сад лжи. Книга 2

Роза плотнее запахивает свой плащ — холод острыми иглами впивается в ноги и руки. «Что она там ищет?» — стучит у нее в висках.

Вдруг кирпич, который пыталась вытащить Сильвия, подается и падает в снег в облачке красных обломков и цементной пыли. Рука Сильвии исчезает в отверстии и достает что-то, завернутое в перепачканный полиэтиленовый пакетик.

— Видишь, это здесь! — со слезами радости восклицает она.

Сильвия разрывает пакет. На кусочке бархата лежит сережка. Рубиновая с бриллиантом, точно такая же, как в ухе у Розы. Сверкающая, ослепительно чистая, словно ее только что вынули из уха Сильвии.

— Вот она! — и Сильвия протягивает Розе сережку на ладони, как она сделала это много лет назад на школьном дворе. Только сейчас ее ладонь худая и грязная и не затянута в элегантную перчатку.

Роза чувствует, как ее сердце, словно по крутому уступу, катится вниз.

«Мама…» — беззвучно шепчут ее губы.

Роза ловит себя на том, что рука ее непроизвольно тянется… к сережке.

Сейчас она уже не ангел-хранитель, эта женщина, стоящая перед ней, вполне земная… к тому же она и сама хочет получить что-то от Розы…

Если ли у меня то, что ей надо? И могу ли я позволить себе простить ее? — думает Роза.

Но еще до того, как она ответила на этот вопрос, ее пальцы обхватили ладонь Сильвии. Замерзшая рука крепко сжала ее руку — рубиновая сережка словно острый шип впилась в мякоть ладони.

«Я не знаю тебя, — мысленно обратилась Роза к матери, — но я хочу узнать. Я хочу попытаться».

— Пойдем в дом, — нежно произнесла она.

Роза сидела, тупо уставившись в окно. Похоже, подумалось ей, она сидит так уже довольно долго: на улице стало совсем темно, а снег все сыплет — желтые полукружья уличных фонарей высвечивают хороводы беснующихся снежинок. Тротуары казались заваленными белым покровом, прочерченным ближе к середине бороздкой темных следов. Выпавший снег скрывал от глаз всю грязь и мусор, превращая городской ландшафт в своего рода чистый холст, на котором какой-нибудь неизвестный пока художник создаст великолепное полотно.

«А я? Изменится ли и моя жизнь? Может быть, станет лучше?» — напряженно размышляла Роза.

От долгого сидения затекло все тело. Должно быть, прошло уже несколько часов. Последнее, что Роза помнила, уход от Сильвии. Все остальное терялось в какой-то туманной дымке.

В голове проносились картины пребывания в большом доме на Риверсайд-драйв: вот она лежит на диване, укрытая мягким мохеровым пледом, и отогревается; в камине потрескивает огонь, и на стенах гостиной играют блики; они с Сильвией попивают портвейн и говорят… говорят без конца. Она рассказывает матери всю свою жизнь — все, что может вспомнить. Как год за годом Нонни унижала и третировала ее. Рассказывая Сильвии о той давней поре, Роза сама удивлялась: до чего же много, оказывается, сохранилось ненависти в ее душе! Не меньше удивляло ее и то, как сильно она любила Марию и, что особенно удивительно, даже Клер. И, конечно же, она поведала Сильвии все о своих отношениях с Брайаном — любви и ненависти, длящихся уже много лет, и о чувстве, заставлявшем ее яростно ненавидеть Рэйчел.

Сильвия хотела знать все — ее вопросы были безжалостными, в них чувствовалась изголодавшаяся по правде душа этой женщины. Отвечая на них, Роза как бы выговаривала свои тайны, становясь все более открытой и раскованной. Ее рассказам, казалось, не будет конца, но тут начал сдавать голос. Тогда она в изнеможении откинулась на подушки, слишком усталая, чтобы продолжать.

В комнате повисла тишина: Роза не слышала ничего, кроме потрескивания огня в камине и шороха бившихся об окна снежинок. На какой-то миг, дивный миг волшебства, Роза попыталась себе представить: а какой бы могла быть ее жизнь, если бы она росла в этом доме? Мысленным взором она видела себя совсем маленькой девочкой — такой маленькой, что не стыдно было взобраться на колени Сильвии (о, эти теплые материнские колени) и уткнуться головой в мягкую грудь…

Потом Сильвия сама наклонилась к ней и, взяв за руку, произнесла:

— Я должна кое-что рассказать тебе, дорогая.

Серьезность тона, каким были произнесены эти слова, заставила Розу внутренне сжаться: что бы это ни было, сейчас ей не хотелось узнавать то, что могло нарушить вновь обретенный покой.

— Я не ожидаю, что ты поймешь, — продолжала Сильвия, — но рассчитываю, по крайней мере, что ты постараешься это сделать. — Сильвия умолкла, но на сей раз тишина, казалось, таила в себе угрозу.

«Что ты собираешься мне рассказать? Чего ты от меня хочешь?» — с тревогой думала Роза.

— Речь идет о Рэйчел, — наконец прервала молчание Сильвия, упорно избегая взгляда Розы и стараясь смотреть только на огонь в камине.

В груди Розы вспыхнуло пламя обиды. Черт возьми, в конце-то концов это же ее день! У Рэйчел мать была всю жизнь, не говоря уже обо всех радостях обеспеченного существования. Зачем, спрашивается, понадобилось сейчас Сильвии губить этот ее единственный день и снова выводить на сцену Рэйчел, у которой таких дней было не сосчитать?

— Так что там такое с Рэйчел? — спросила Роза, услышав в своем голосе пробивавшуюся злость.

— О, Роза! Неужели ты не видишь! Ведь узнай она сейчас о том, что я не ее родная мать, это убило бы ее! — Сильвия глубоко вздохнула и на мгновение, как от боли, закрыла глаза. — Но как, как могу я просить тебя солгать — ради меня! У меня нет на это права, я знаю это. По моей вине ты и так уже принесла такие ужасные жертвы. Но, пожалуйста, умоляю, прежде чем ты что-то сделаешь или скажешь, подумай хорошенько, взвесь все «за» и «против». Чтобы… не наказать Рэйчел за вину, в которой она не повинна. За мою вину, из-за которой пострадала ты…

— Хорошо. Значит, мы ничего ей не скажем, твоей Рэйчел. Она будет продолжать жить в выдуманном мире. Ну а я? Где тут мое место? — почти выкрикнула Роза, чувствуя, что ее опять обманули. У нее такое ощущение, какое бывает у ребенка, только что получившего подарок: он начинает разворачивать красивую упаковку, и в этот момент у него вырывают его.

Сильвия сжала руку дочери:

— О, Роза! Ни Бог, ни кто другой не сможет вернуть тебе то, что я в свое время недодала. Поверь мне, и уж меньше всего это сможет сделать Рэйчел. Поэтому лучше, если… ты и я… мы все начнем сначала. С этого самого момента. С этой минуты, этого дня. Как друзья. И все то, что мы чувствуем, что знаем, оно ведь не изменится из-за того, что мы не будем кричать об этом на каждом шагу?

«Ложь, ложь и еще раз ложь!» — захотелось огрызнуться Розе.

Но что-то помешало ей. Что это было? Она не смогла бы ответить. И не сказала ни да, ни нет. Только, что подумает. Устало обняла Сильвию и ушла, унося с собой память о хрупком теле, которое ощутила под мягким свитером, да слабом сладком запахе цветочных духов.