Эйлин Гудж - Тропою тайн

Эту группу Элли собрала четыре года назад, вскоре после того, как занялась частной практикой. Пять бурных лет, проведенных в психиатрической клинике Бельвью, и два года, когда она набиралась опыта в больнице Святого Винсента, убедили Элли в том, что создание группы психологической поддержки — шаг, необходимый для нее. Плотный график Элли включал прием тридцати пациентов и занятия группы, собиравшейся по четвергам. Порой Элли терялась, едва понимая, что творится в ее жизни. Но, приходя в эту комнату каждый вторник, отчетливо сознавала смысл происходящего и твердо верила, что подобные собрания нужны как воздух.

В конце восьмидесятых, собирая материал для диссертации во время работы в Бельвью, Элли многое повидала. В палатах ее взгляду предстало то, что навсегда врезалось в память: больные СПИДом умирали медленной мучительной смертью, их не навещали ни друзья, ни родные, другие пациенты избегали их, боясь заразиться, а персонал больницы держался на расстоянии. Статья Элли «Каждый умирает в одиночку: исследование этических аспектов лечения больных СПИДом», опубликованная в «Американском психологе», вызвала полемику в медицинских кругах. Многих возмутило то, что она сравнила палаты больных СПИДом с колониями прокаженных в XIX веке, но кое-кто с сочувствием отнесся к судьбе обреченных.

В результате споров возникла эта группа. Поначалу она включала двенадцать мужчин, и хотя большинство ее членов уже умерло, сейчас на занятия приходили десять человек. Лица менялись из года в год, но бурные эмоции, вырывающиеся на поверхность каждую неделю, не утихали.

Оглядывая собравшихся, Элли вдруг поймала себя на том, что считает их по головам. Не хватало лишь одного человека. Элли не сразу вспомнили, что Эвана Милнера в понедельник положили в больницу. Она взяла себе на заметку в конце недели заехать в «Бет-Израэль» проведать пациента.

В тот же миг Элли представилась совсем другая сцена больничной жизни, в которой люди не умирали, а появлялись на свет.

«Это может случиться со дня на день», — заявила акушерка Кристы. Ребенок! После долгих лет бесплодных поисков и разочарований желанный день наконец-то приблизился. Элли ощутила прилив радости, затрепетала, как воздушный змей на ветру — змей, который через несколько мгновений камнем устремится к земле.

Если бы только ей удалось успокоиться и забыть о тревогах! «Криста не похожа на других», — убеждала себя Элли. Последние несколько месяцев они разговаривали по телефону почти каждый день, и энергичная, хотя и взбалмошная, девушка-подросток, похоже, оставалась абсолютно тверда в своем решении. Но как можно быть уверенным, что все сложится удачно, пока ребенок еще не появился на свет?

Элли спохватилась. «Возьми себя в руки», — мысленно приказала себе она, вспомнив любимую поговорку Джорджины — ее подруги и коллеги из больницы Святого Винсента: «Не думай о чужих неприятностях — тебе хватает и собственных». Отличный совет.

Оглядев собравшихся, она ободряюще улыбнулась.

Первым заговорил Никки Фрейд в красном берете, набекрень сидящем на плешивой голове. Обведя взглядом товарищей, он отметил отсутствие Эвана Милнера и сухо подытожил:

— И их осталось девять.

— Девять негритят, зараженных СПИДом… ручаюсь, когда-нибудь этот стишок будут разучивать в детских садах. — Адам Берхард усмехнулся, выпятил до блеска выбритый подбородок и ослабил старомодный узел галстука.

В ответ послышался негромкий смех, а потом воцарилась тишина, нарушаемая только приступом надсадного кашля. Питер Мисковски, бывший кардиолог, вид впалой груди которого напомнил Элли архивные фотографии освобожденных из концлагерей, согнулся почти пополам, прижимая ко рту кулак. Остальные сочувственно посматривали на Питера, но никто не решался ни похлопать его по спине, ни даже обнять за трясущиеся плечи. Мало-помалу кашель утих.

А потом из дальнего угла комнаты донесся скрипучий голос:

— Минувшей ночью мне опять снилось, что я танцую на сцене. Был вечер премьеры, полный аншлаг, но, обернувшись к залу, я увидел, что он пуст. Только ряды свободных кресел. И я не знал, радоваться ли тому, что никто не увидит, если я опозорюсь… или упаду, как жертва самой забавной и жестокой шутки в мире.

Элли одарила ласковым взглядом тридцатилетнего рыжеволосого мужчину, сидящего в дальнем углу. Даже когда Джимми Долан был еще здоров, никто не принял бы его за танцовщика балета. Курносый остряк, сын полицейского-ирландца из Кэнерси, он походил скорее на беспутного мальчишку, вечно шатающегося вокруг баскетбольной площадки в надежде поиграть. Однако Джимми обладал не только чувством стиля, но и выдержкой. Несколько лет назад Элли и Пол видели его в театре Джойса, и она навсегда запомнила, как невысокий Джимми Долан носился по сцене, ликующе улыбаясь, а его бледное мускулистое тело отливало опаловым блеском в лучах прожекторов.

— И что же было дальше? — нервно улыбнулся Дэниел Блейлок. Сорокалетний, крепко сбитый, покладистый и трудолюбивый, Дэн производил впечатление самого заурядного мужчины, который после работы не прочь выпить пару банок пива. Из всей группы только у него почти не проявлялись симптомы болезни, но именно он больше всех боялся по-настоящему заболеть.

— Ничего. Я проснулся. — Джимми улыбнулся, но Элли заметила тревогу на его лице и темные тени под глазами. — Утро всегда начинается одинаково. Я открываю глаза — и сразу все вспоминаю. Не проходит и десяти секунд, как я осознаю… — Джимми закрыл глаза и стиснул зубы.

— Что вы осознаете? — участливо спросила Элли.

Он открыл глаза, и медленная, почти прекрасная улыбка осветила его обаятельное лицо.

— Что умираю, — спокойно ответил Джимми.

Рой Парити поднес стакан ко рту, держа его обеими руками.

— А я иногда подолгу думаю об одном: какого черта мы делаем здесь? — раздраженно проговорил он. — Мы изливаем душу, говорим о своих чувствах… но зачем? На что мы можем рассчитывать? На абзац в колонке некрологов, если повезет, и только.

Все взгляды устремились на Роя, бывшего активиста политического движения, красная бандана которого, надетая поверх седеющих волос, собранных в хвост, напоминала окровавленную повязку и придавала ему вид ветерана самой древней из мировых войн. Но выражение лица Джимми — спокойное, невозмутимое, притягивающее взгляды — заставило всех сдвинуться на край стульев и кресел.

— Это все равно что танцевать, — негромко объяснил Джимми. — Ты танцуешь потому, что не можешь не танцевать, выкладываешься до изнеможения, но не останавливаешься, рвешь жилы, и все потому, что иначе жизнь теряет смысл. — Его ярко-голубые глаза выразили смирение, наполнившее Элли восхищением и завистью.